СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ АДАПТАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА О. КАПРИ В 1905-1914 ГГ.

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ АДАПТАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА О. КАПРИ В 1905-1914 ГГ.

Проблема социокультурной адаптации мигрантов вошла в отечественную историографическую практику в конце ХХ в. [4, 8, 10 и др.], внимание историков-исследователей долгое время было сосредоточено на данной проблеме применительно к периоду после Революции 1917 г., когда значительное число жителей бывшей Российской империи стали вынужденными мигрантами. Однако в данной статье предлагается обратить внимание на миграционные процессы в среде художественной интеллигенции в 1905-1914 гг., фокус нашего внимания смещен на то, как русские мигранты выстраивали отношения друг с другом, вписывались в итальянское общество и в итальянскую действительность, какая эмоциональная атмосфера окружала русских мигрантов начала ХХ в.

Возможности и успешность социокультурной адаптации мигрантов зависит от множества условий внешней среды (вынужденность/добровольность миграции, отношение к мигрантам со стороны местного населения, возможность трудоустройства, наличие/отсутствие языкового барьера и пр.), но не менее важными являются и «внутренние» факторы, одним из которых применительно к 1905-1914 гг. стало закрытое от внешних культурных влияний существование российского сообщества на о. Капри, т. н. «русской колонии». Данная особенность была связана с осознанием временности миграции после неудачи Первой русской революции 1905 г. На острове пребывало множество политических мигрантов, но к ним активно примешивалась и художественная интеллигенция. Следует отметить, что зачастую эти две принадлежности соединялись в одном человеке. Первое десятилетие ХХ в. в российской истории можно охарактеризовать масштабной политизацией и идеологизацией образованного населения. В этой среде имели место разнообразные конфликты как идеологического, так и бытового порядка.

Представители художественной интеллигенции в XIX-XX вв. в условиях царской России обладали повышенной миграционной активностью. Италия была одним из мест обязательных к посещению для любого художника, желавшего достичь профессиональных вершин. Нередко художник оставался в Италии на два-три года для обучения в мастерской и посещения музеев. Это же касалось искусствоведов и реставраторов. Профессиональные цели зачастую совмещались и с отдыхом. Для политических мигрантов о. Капри приобрел особое значение из-за присутствия на нем М. Горького.

В данной статье используются как опубликованные, так и архивные источники личного происхождения, в основном мемуары, большинство из них датируются поздним временем написания: 1920-е гг. и 1930-1940-е гг. Характерной чертой для этих источников является неполнота описываемых событий, таких, как, например, наличие политической школы для российских рабочих или отсутствие упоминания некоторых имен, ставших неугодными для упоминания в советские годы.

Часть итальянского населения, а именно итальянские социалисты, приветствовала приезд российских мигрантов: «“Да здравствует Горький, да здравствует Россия, да здравствует социализм!” – такими плакатами и надписями мелом и углем от руки были испещрены стены домов, витрины и ставни магазинов. Это неаполитанские и каприйские социалисты и анархисты устраивали овацию тому, кого считали борцом за справедливое дело рабочего класса, за социальную революцию, за мировой пролетариат» – так описывает приезд М. Горького на о. Капри искусствовед, много лет до 1917 г. проживший в Италии, Николай Адрианович Прахов [20, л. 6об. – 7об.].

Однако пребывание подобных мигрантов отнюдь не обрадовало итальянские власти: «Приток политической эмиграции из России вызвал тревогу итальянских властей, и за вновь прибывшими был установлен полицейский надзор. Донесения префектов Генуи, Неаполя, Милана о русской эмиграции посылались в министерство внутренних дел в Риме. Особенно усилилась слежка за русскими летом-осенью 1909 г. в связи с тем, что в октябре 1909 г. в Италию должен был приехать Николай II для встречи с королем Виктором-Эмануилом II» [9, с. 283].

На острове собралось огромное количество русских, это были представители разных взглядов, профессий и партий. Литературный критик, публицист, краевед, общественный деятель, религиозный философ Алексей Алексеевич Золотарев, один из членов этой «колонии», вспоминал: «Партийные пристрастия так разделяли, например, социал-демократов и эсеров, что они селились в разных местах и предпочитали не встречаться» [16, с. 25]. Таким образом, в рамках сообщества русской колонии на о. Капри воспроизводились те же формы идеологической сегрегации, что существовали и в России.

В 1906 г. А. А. Золотарев был выслан за границу. Он отправился сначала в Париж, осенью 1907 г. прибыл на Капри: «Прикатили мы на Капри целою шумною ватагою, “русскою бандою”, как звали нас в деревнюшках на берегу Женевского озера. Банда наша возглавлялась критиком «Современного мира» Василием Львовичем Львовым-Рогачевским. Это он увлек, сманил нас вместе с собою на Капри» [2, с. 306]. Василий Львович Рогачевский являлся характерным представителем художественно-политической интеллигенции того периода, деятельность в литературоведении он со студенческой поры совмещал с революционной активностью, на рубеже веков вступил в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», принимал активное участие в революционных событиях 1905 г. в Санкт-Петербурге, за что был выслан на три года.

Там состоялось знакомство Золотарева с Горьким, их дружба продолжалась многие годы, несмотря на существенную разницу во взглядах: А. А. Золотарев не разделял отрицание М. Горьким традиционной религии и обрядности, а также весьма скептически был настроен по отношению к коллективизму [7]. Тогда же состоялось знакомство Золотарева с А. В. Луначарским: «Анатолий Васильевич жил на вилле художника-киевлянина Денбровского. На этой вилле была хорошая русская библиотека и всегда было шумно и весело, так как тут же имели пристанище русские сотрудницы и студентки Неаполитанского университета. Сюда-то и шли те пуды русских книг, что посылал из Петербурга Пятницкий…» [2, с. 311].

Золотарев описывает переезд Горького на виллу Спинола: «Помещалась она почти на самой вершине горы св. Михаила и представляла собою очень просторное и удобное для школы помещение некогда бывшего здесь средневекового монастырька. Такова причудливая преемственность и событий, и людей, и вещей в Италии» [2, с. 312].

По его мнению, Капри был соединен в сознании итальянцев с именем Горького. Однажды А. А. Золотарева с братом задержала римская полиция на вокзале в то время, как при нем были конспиративные записки, которые он вез в Москву. «Только в Риме нас с братом напугал неожиданный арест, и прямо на улице. В участке все объяснилось крайне просто. На римском вокзале только что было вскрыто изрубленное в куски тело. Чемоданы по документам принадлежат поляку. И вот два признака – моя польская наружность и усы, да то, что брат приценялся в Риме к чемоданам, заставили самую старую полицию Европы осмотреть наши бумаги» [2, с. 313]. Но как только полиция узнала, что они с Капри, то отношение мигом переменилось: «Перед нами очень долго и очень ласково извинялись, предлагали довезти нас в карете. А когда мы отказались и от кареты, и от провожатых с зонтиками (шел мелкий дождь), опять долго жали нам руку и желали не только счастливого пути, но и долгой жизни. Сказанные вполне искренне, пожелания эти не только живут в моем сердце, но и берегут меня до сегодня» [2, с. 313].

А. А. Золотарев, как и многие представители русской колонии на о. Капри, вел активную общественную и организаторскую деятельность, однако направлена она была на внутреннюю жизнь сообщества. Основной целью было объединение российской эмиграции, создание и поддержание культурного поля в условиях отрыва от Родины. Золотарев вел серьезную организационную работу, например, по проведению Римского съезда: «Участвовал в работе по объединению русских культурных организаций за границей, организуя первый Римский съезд (1913 г.) этих организаций (протоколы съезда имеются в Библиотеке Академии наук)» [13, л. 3]. Он стоял также во главе Общества взаимопомощи русским на Капри и Каприйской русско-итальянской Библиотеки [1]. Таким образом, социокультурная адаптация художественной интеллигенции заключалась в дистанцировании от итальянского общества, создании подобия российских реалий, а не во взаимодействии, несмотря на то, что часть итальянского общества, в лице социалистов и анархистов, приветствовали приезд и имевшего европейскую известность М. Горького, и российских социалистов, пострадавших из-за борьбы с режимом.

Результатами творческой работы А. А Золотарева стали, с одной стороны, произведения о каприйском периоде жизни и творчества М. Горького, в большинстве своем опубликованные [6], а с другой – «Каприйские новеллы», гораздо менее известные. Один экземпляр рукописи хранится в РГАЛИ [17], другой (копия, сделанная рукой Н. А. Прахова, одного из «самых близких Золотареву “русских каприйцев”» [16, с. 24]) в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи. Двенадцать новелл были написаны в 1913-1921 гг. Это было посвящение острову, Италии, ее легкому и творческому духу: «Захотелось чем-нибудь одарить островок, где зацвела моя душа бессмертным созвездием радужных мыслей и слов, поблагодарить перед близкой разлукой. […] Как часто, взбираясь по узким, каменистым тропинкам скалистого острова, или сидя у самого синего моря, любуясь звездами небес и цветами земли, я трепетал от счастья, чувствуя себя дома, более дома, чем на родине!» [18, л. 3].

В событиях, происходивших в России в этот период, А. А. Золотарев видел, в первую очередь, разрушение и человеческие потери: «Один за другим замертво падали и исчезали из жизни созвучные мне люди, те, кому близка была книга моей души, кому родным был прелестный остров, кто вместе со мной коротал бывало дни и ночи на Piccola Marina. Умирали близкие люди с недопетой песней, на полуслове, на полутоне, в середине пути своей жизни…» [18, л. 3]. Капри же видился источником любви, навечно поселившейся в сердце Золотарева. И новеллы – не плод исключительно творческого воображения, а скорее полуавтобиографические рассказы, в которых он старался передать то тепло, что давал ему Капри и окружающие люди. И действительно, люди отвечали ему взаимностью. Н. А. Прахов вспоминает: «Говорят, есть такое предание, по которому земля будет существовать до тех пор, пока будет жить на ней хоть один «праведник». Таким праведником на острове Капри был, по общему признанию и «эс-эров», и «эс-деков», и «анархистов» и беспартийных русских и местных коренных жителей – рыбаков, крестьян и лавочников – «Алексеич» [19, л. 38об.]. Используя понятие «дом» применительно к о. Капри Золотарев все же не пожелал там остаться, несмотря на описание природных красот, его ностальгическое отношение к острову формировалось благодаря взаимоотношениям с представителями русской колонии. О том же говорит и Прахов, для него Капри вообще выступает практически «русским» островом, где помимо временных политических мигрантов есть местные рыбаки, крестьяне и лавочники.

А. К. Лозина-Лозинский, поэт и публицист, также жил на о. Капри несколько лет. Поездка оставила большой след в его творчестве, к сожалению, так и не успевшем развернуться. Личность его, по-видимому, была наделена исключительно экспрессивными и драматичными чертами. Революционный период лишь усиливал эти черты. А. К. Лозина-Лозинский дважды совершал попытки самоубийства: первый раз в 1909 г. – выстрелил себе в грудь после неудавшейся студенческой забастовки, второй раз – в кругу литераторов он снова пытался застрелиться, третья же попытка оказалась удачной: он принял морфий и, раскрыв книгу Поля Верлена, до последней минуты вёл записи о своих ощущениях. С юношества участвовавший в революционном движении, запомнившийся современникам «не столько стихами, сколько обликом и смертью, а потомками был прочно забыт. Свой оригинальный стиль с мрачновато-развязной бравадой он выработал лишь в последние годы своей недолгой жизни» – так характеризовал его современный исследователь М. Л. Гаспаров [3, с. 712]. Одна из немногочисленных изданных его работ связана с о. Капри – «Одиночество. Капри и Неаполь (случайные записи шатуна по свету)». В отличие от многих соотечественников, находившихся на Капри и связанных с искусством, А. К. Лозина-Лозинский не стремился войти в круг общения М. Горького, его мало занимали идеологические споры и партийные разногласия. Несмотря на вовлеченность в жизнь русской колонии, внимание в данной работе он сосредоточил на описании итальянских пейзажей, особой атмосферы: «Дома Гранда-Марина тянутся плотной полосой у моря и, как всегда в рыбачьих деревнях в Италии, не выдерживают прямой линии. Одни из них уходят вглубь улицы, другие выступают арками, крыльцами, пристройками. Очевидно, эти дома с черепичными крышами, с множеством балконов, неправильно прорезанных окон и неравными этажами расширяются по мере увеличения семьи; для новой семьи строится сбоку одна-две комнаты, а когда их оказывается мало, то надстраиваются еще комнаты сверху. И потому эти дома сохраняют историю, может быть, столетий и дышат традициями» [11, с. 89].

Также, Лозина-Лозинский, один из немногих русских обитателей о. Капри, обратил внимание на политическое поведение итальянцев: «В городе ведется своя маленькая политика в муниципалитете. Какие-то содержатели отелей, лавочники и аптекари составляют партии под громкими и народолюбивыми названиями (о, тут есть и клерикалы, и свободомыслящие, и прогрессисты, и еще разные другие), патетически обвиняют существующего синдика и господствующее большинство в деспотизме, восстанавливают свободу, посадив на его место такого же очень полного человека. Эти революции волнуют исконных каприйцев, и, толкуя о них на улицах, они размахивают руками, горячатся, краснеют, потеют, перебивают друг друга и постоянно кричат: As-petta! As-petta! Hai capito?» [11, с. 103-104]. А. К. Лозина-Лозинский оказался отстранен (неизвестно, было ли это его личным выбором, что вполне возможно, или же были иные причины) от активного участия в жизни русского сообщества, данное обстоятельство привело к тому, что он в воспоминаниях уделяет внимание не только прекрасным итальянским пейзажам, но и, пожалуй, более остальных мемуаристов, непосредственно итальянскому населению. Более того, в заголовок его работы вынесено «Одиночество», т. е. отказ от интеграции в сообщество русской колонии не привел к дружеским контактам с местным населением и вылился в еще более тяжкое существование, особенно для такой драматической натуры.

Еще одним результатом пребывания на Капри стал журнал «Каприканон», издававшийся Лозина-Лозинским совместно с Савелием Рузером. Неизвестно, было ли это единичное издание или сколько-то номеров журнала было выпущено, оригинал сохранившегося издания хранится в РГАЛИ [15], также он опубликован в электронном виде [12]. Журнал наполнен сатирой и в отношении к иностранцам на Капри [12, с. 32-33], и к отечественным представителям различных партий: «Были и социал-демократы. Этих уж было побольше, но все какой-то полинявший народ. Все полагались на рост германской социал-демократии, жевали «первоположников» о необходимой победе в силу автоматического развития капитализма и никли, тем более, что сперва нужно было решить кто же подлинные марксисты, а кто – «выразители мелкобуржуазных тенденций» [12, с. 20]. Еще одной излюбленной темой сатиры являются сплетни, столь живо распространявшиеся в русской среде на Капри: «Сплетни Капри возбуждают, врет scrittor [итал. – писатель], pittor [итал. – художник] мерзит» [12, с. 28].

Очерки о повседневной жизни и интересных персонах оставил Н. А. Прахов. Например, он вспоминает историю воровки Нины Реннер, которая выдавала себя за сестру милосердия [19, Л. 1]. Нажившись на других на о. Капри, она отправилась в Неаполь и, несмотря на предупреждающую телеграмму от русской колонии, смогла провернуть очередную аферу. Одним из пострадавших от ее рук оказался и Горький: она «проникла к Горькому – оказавшемуся «без вины виноватым» и заплатившему всем пострадавшим, чтобы не связывали его имя с именем этой авантюристки» [19, л. 7об.].

Н. А. Прахов вспоминает и Вигдорчика Павла Абрамовича, открывшего «Зубоврачебный кабинет» [19, Л. 8], а позже предоставлявшего свою квартиру под нужды Общества взаимопомощи русским. В данном случае, мы видим единичный случай адаптации с успешной профессиональной реализацией, следует отметить, что, вероятнее всего, П. А. Вигдорчик не относился к волне временной миграции после 1905 г.

Источником по изучению итальянской повседневности начала ХХ в. могут служить письма, которые Прахов писал родителям с о. Капри. Из них можно узнать об отношении итальянцев к национализации железных дорог: «Приехали в Неаполь с опозданием почти на час – теперь все железные дороги стали казенные, и уверяют будто служащие этим недовольны и опаздывают нарочно, чтобы доказать, как плохо хозяйничает «governo» [итал. – правительство], нам от этого не легче» [21, Л. 5]; о том, какие беседы вели русские с итальянцами: «много говорит о том, что можно есть и что вредно для желудка – кажется, это любимый разговор итальянцев» и т.п.

Период между первой революцией в России 1905 г. и началом Первой мировой войны представители российской интеллигенции переживали крайне тяжело в эмоциональном отношении, многие были вынуждены покинуть Родину в силу политических причин, другие же это делали по собственному желанию или в целях улучшения здоровья. Одни страдали о судьбе России, тосковали по ней, на других отъезд сказался менее явно. Дальнейшие жизненные пути членов «русской колонии» также сложились очень по-разному.

Временных мигрантов на о. Капри из среды художественной интеллигенции объединял определенный уровень социокультурной адаптации, вызванный несколькими элементами: во-первых, желанием возвратиться в Россию, совмещенным с революционным энтузиазмом и, в то же самое время, разочарованием в Первой русской революции; во-вторых, на острове был представлен почти весь российский политический спектр, за исключением консервативного крыла, более того, все российское сообщество было представлено одним социальным слоем, подобное воссоздание мира, схожего с привычным, только с еще более обостренными дискуссиями, приводило к сосредоточению исключительно на проблемах российского общества. Таким образом, художественная интеллигенция на о. Капри, имевшая достаточную образовательную и языковую базу, предпочла существовать изолировано, чему также способствовала и финансовая состоятельность многих представителей русской колонии, взаимодействие с местным населением было весьма ограниченным и касалось, в основном, работников «сферы услуг» — лавочников, кучеров и пр.

Период пребывания в миграции на о. Капри стал особым ностальгическим пунктом в воспоминаниях представителей художественной интеллигенции и политических активистов: они отмечают и бурную деятельность на острове, и то, как ласково их приняло большинство местных жителей. Подобное отношение к эмигрантскому прошлому складывалось, конечно, под влиянием той советской действительности, в которой оказались ее представители.

Из заключения в 1947 г. революционер, член РСДРП с 1901 г. Н. Н. Глебов-Путиловский писал А. А. Золотареву (уже побывавшему в ссылке в 1930-1933 гг.), выражая скорбь от неоправданных надежд: «Мне так понятно, что Вы «живете нашим старым Горьковским и Каприйским теплом»… Чудесное было время! Время неизрасходованной, революционной энергии, которую поскорее хотелось отдать рабочему классу, народу. И вот – пожалуйте! Отдал… Кто бы мог подумать?! Вы пишите: «Куда ты Голубь [партийная кличка Н. Н. Глебова-Путиловского] залетел?». Не залетел, дорогой Алексеич, а меня залетели. Залетели «за здорово живешь». Получается точь-в-точь так, как в арии «клевета» поет Дон-Базилио: «погибает в общем мненьи, пораженный клеветой». Причем это у всех на глазах и… сделать ничего нельзя. Нет Горьковской теплоты! Каждый бережет себя и… ни одного Дон Кихота (в хорошем смысле слова), который бы бросился на мое, так называемое, «дело» и распутал его. Живу и горю[ю] успехами нашей великой, прекрасной, Советской страны. Как очарованный слежу за изумительным, неиссякаемым творчеством нашей Партии и нашего Советского Правительства. Фанатически преклоняюсь перед гением Сталина, равного которому не знает история человечества. И… потихоньку умираю в лагере!» [14, л. 26-26об].