Рецензия на сборник: Российская многопартийность и российские кризисы XX–XXI вв.

В рамках научного проекта «Народ и власть» вышел в свет шестой выпуск статей и материалов круглых столов. Центральное место в сборнике занимают материалы круглого стола «Российская многопартийность и российские кризисы XX–XXI вв.». Актуальность данной темы для исторической науки, с нашей точки зрения, наиболее явно продемонстрировал в своей статье В. В. Шелохаев, доказывающий, что процессы формирования и функционирования партийных систем органически (прямо или опосредованно) увязаны с историческими особенностями стран (с. 344).

Актуальная проблема генезиса политических партий в России начала XX в. изучена в статьях А. В. Чертищева, В. В. Шелохаева. «Созданные «сверху» волевыми усилиями интеллектуалов, оторванные от собственной социальной основы и не имеющие массовой базы, российские политические партии, – по утверждению В. В. Шелохаева, – прежде всего, играли роль «детонатора» для раскачки общественного мнения и разгула стихийных массовых движений, которые впоследствии они уже не могли контролировать» (с. 349–350). Схожее мнение о природе отечественной многопартийности высказывает А. В. Чертищев. Он убежден, что «характерная черта российской многопартийности состоит в том, что ее творцом и главным действующим лицом являлась интеллигенция» (с. 284).

Новый подход в оценке роли Гапона в организации рабочего движения столицы и событиях 9 января 1905 г. изложен в статье В. М. Шевырина. Изучение деятельности этой неординарной личности дало основание автору утверждать, что «Гапон жертвенно нес свой тяжкий крест «служения народу», интересы которого были для него превыше всего» (с. 338). О фактическом дрейфе большевистских организаций в сторону ликвидаторства в межреволюционный период размышляет в своей статье В. Н. Кузнецов. На основе деятельности партийных Поволжья в 1907–1917 гг. он убедительно доказывает, что осудив позицию ликвидаторов, в силу объективных обстоятельств социал-демократы были вынуждены использовать для своей деятельности возможности легальных организаций (с. 178).

Само существование российской многопартийности участники проекта справедливо рассматривают в качестве одного из важнейших признаков системных кризисов российского общества. По словам С. Ю. Разина, «и в начале, и в конце XX в. отечественная многопартийность сыграла решительную роль «политической» и идеологической антисистемы, которая не могла быть и не была олицетворением альтернатив развития социума» (с. 376–377). В этой связи сборник приобретает особое звучание в год векового юбилея революционных событий 1917 г.

Как замечает В. В. Шелохаев, «искусно манипулируя авторитарным типом мышления, пронизывающим сверху донизу основную массу населения России, большевики создали и соответствующую ему авторитарную партию» (с.850).

Особый повод для дискуссий – статья С. Г. Кара-Мурзы. Новизну большевиков он видит в том, что это была партия не формационного (классового), а цивилизационного типа. Научному сообществу стоит задуматься над утверждением С. Г. Кара-Мурзы: «Вобрав энергию Февральской революции, партия большевиков перенаправила ее на восстановление российской государственности в форме «республики советов», реставрацию империи (в форме СССР) и даже, в новых формах, патерналистского самодержавия» (с. 137).

Как убеждает С. Г. Кара-Мурза, модель многопартийной системы, взятой за основу либералами век назад, противоречила идеалам и культуре подавляющего большинства населения России. По наблюдениям исследователя, большевики, как и черносотенцы, пытались преодолеть угрозу втягивания России в зону периферийного западного капитализма с угрозой ее цивилизационной идентичности.

Сегодня мы видим, что и для многих современных либералов большевики – партия контрреволюционная. Не будем спешить соглашаться с этим или безапелляционно опровергать данное мнение. Уходя от «красно-белого» прочтения Великой российской революции, опасно скатиться к ее новому упрощенному видению.

Д. И. Люкшин напомнил о том, что в начале XX в. в стране насчитывалось от 650 тыс. до 2 млн членов политических партий. Возражая тем, кто говорит о низкой политической активности российского населения (ныне также численность партийного населения составляет порядка 2%), исследователь, наоборот, подчеркнул избыточность партийной активности. С точки зрения Д. И. Люкшина, «вопрос надо ставить не об апатии или политической незрелости, а о том, почему население отвергло партийную форму политической борьбы – как раз тогда, когда такая возможность представилась, – отдав предпочтение смуте и хаосу» (с. 414).

Пацифисткие лозунги большевиков в период деятельности Временного правительства, по мнению А. А. Шубина, позволили им не только заручиться поддержкой широких народных масс, но и захватить власть. По его справедливому утверждению идея «мира без аннексии и контрибуций» в исторических реалиях 1917 г. стала для партии Ленина шансом, которым та и не преминула воспользоваться (с. 367).

И. А. Анфертьев показал, что в ходе Гражданской войны и перехода к нэпу правящая группа большевиков, руководствуясь ложной политической целесообразностью, нередко заключала с политическими соперниками временные соглашения (с. 19–20). Явным достоинством данной работы является выявление механизма принятия решений Политбюро ЦК РКП(б) о сотрудничестве с другими партиями. В частности, стоит поприветствовать обращение к истории взаимоотношений большевиков с представителями Российской социалистической рабочей партии интернационалистов, партии украинских националистов и другими национальными партиями, программы которых в основном совпадали с намерениями большевиков. Исследователь отмечает, что «тактические уступки союзникам в борьбе с общим врагом допускались только в случае крайней необходимости, после устранения угрозы различного рода преференции, в том числе финансовые, немедленно прекращались» (с. 21). Вместе с тем, весьма спорно утверждение о том, что в качестве наименее опасного соперника в борьбе за сохранение власти рассматривались меньшевики (с. 22). Даже материал, приведенный в рецензируемом сборнике, опровергает данный тезис.

Острой полемике, развернувшейся во ВЦИК во время обсуждения и принятия закона «О социализации земли» посвящена статья В. П. Николашина. Детальный анализ стенографического отчета и содержания дискуссии по этому вопросу приводит автора к мысли о том, что принятие данного закона «ознаменовало окончательную победу большевиков на политической арене, и, одновременно, одну из последних возможностей найти компромисс среди партий социалистов различных окрасок по ключевому вопросу российской государственности» (с. 262).

Очень важная в исследовательском плане проблема – состояние политического сознания масс и восприятие крестьянами власти (царской, коммунистической) затронута в статьях Н. В. Дунаевой и О. А. Суховой. Отношение поволжских крестьян к самодержавной власти рассмотрено Н. В. Дунаевой посредством анализа следственных дел, содержащих факты оскорбления царя. Если ее тезис о том, что «идея многопартийности, выборности власти не получила широкого распространения в крестьянской среде» (с. 78) не вызывает возражения, то утверждение, что «любое политическое движение могло привлечь крестьян на свою сторону, пользуясь их невежеством в этой области человеческой деятельности» (с. 78) представляется легковесным. Напротив, размышления О. А. Суховой о механизме рефлексии крестьянством центральной и местной власти периода «военного коммунизма» приводят исследователя к концептуальному выводу о том, что «размежевание коммунизма и коммунистов являлось ничем иным, как своеобразной защитной психологической реакцией, если можно так выразиться, уловкой крестьянской ментальности … позволявшей решать проблемы сопротивления, конфликта, сводя при этом к минимуму возможное наступление негативных последствий» (с. 277).

Глубокий анализ взглядов Н. К. Михайловского и выяснение сути его теории «героев и толпы» осуществил В. В. Зверев, известный специалист в изучении истории народничества. Он убедительно доказывает, что критика этой концепции в «Кратком курсе истории ВКП(б)» являлась следствием опасений И. В. Сталина того, что в ее контексте была очевидна смена времени «героев» эпохой «вождей» (с. 126-127).

Можно бесконечно спорить, но нельзя не задуматься вслед за авторами проекта над вопросом о влиянии многопартийности на общество. Вряд ли мы сможем вслед за определенными политиками и публицистами говорить о безусловной полезности многопартийности.

Необходимо обратить внимание и на особенности развития партийных систем, которые В.В. Шелохаев отмечает в отношении стран, где не был завершен процесс перехода к правовому государству и гражданскому обществу: первоочередное возникновение партий на периферии, более активное и целенаправленное формирование радикальных партий, герметичность как самосознания интеллектуальных элит, так и создаваемых ими партийных элит. Отмечается предельная жесткость противостояния партийных элит при формировании многопартийности в странах переходного типа. В. В. Шелохаев подчеркивает: «Российская ментальность сверху донизу была пропитана авторитаризмом, и вполне естественно ей же в большей или меньшей степени были пропитаны политические партии, инициируемые «сверху», представителями интеллектуальных элит» (с. 347). Российские партии начала XX в. В. В. Шелохаев называет партиями – проекциями некоего будущего, которое только предполагалось сконструировать на основе интеллектуальных моделей.

Материалы, анализирующие проблемы российской многопартийности конца XX – начала XXI вв., с нашей точки зрения, в большинстве своем более близки к задачам политологии, чем исторической науки. Исключением является статья Н. В. Елисеевой. В ней обобщен весьма интересный материал, на который мы рекомендуем обратить внимание при подготовке учебных пособий о многопартийности в Российской Федерации. Однако, скорее всего, расширение источниковой базы (пока использованы лишь материалы официальных выступлений российских политиков и мемуары) в будущем заставит пересмотреть выводы автора, убежденного в безальтернативности ельцинского выбора в пользу антикоммунизма и «свободного» рынка со стандартами монетаризма в версии американской «чикагской школы» экономистов (с. 112).

Исследователь Я. В. Леонтьев подчеркнул полный разрыв какой-либо преемственности между политическими партиями начала XX в. и нынешней политической системой, характеризуемой им как имитационной (с. 388).

О степени вероятности утверждения в современной России однопартийной диктатуры размышляет в своей статье О. Г. Буховец, обращая внимание читателя на уязвимость транзитологического подхода в оценке структурных перемен в России постсоветского периода. По его мнению, прогнозы возникновения в России нового «государства-партии» следует рассматривать как умозрительные и совершенно нереалистичные (с. 47).

По утверждению А. А. Вилкова у «Единой России» нет ничего похожего на идеологию, во имя которой большинство российского населения согласилось бы на диктатуру данной партии (с. 54). В массовом сознании россиян прочно укрепился стереотип, что сегодняшние политики рассматривают власть, прежде всего, как инструмент для личного обогащения (с. 58). Автор утверждает, что для установления авторитарной диктатуры в современном обществе нет объективных причин, в таком исходе не заинтересованы ни политическим элите страны, ни мировое сообщество в целом.

В. В. Корнеев, отмечая особенности партийной системы в современной Российской Федерации, в первую очередь резонно говорит о высокой степени ее зависимости от власти, о роли исполнительной власти в происхождении большинства партий, об идеологической размытости и насыщенности благими пожеланиями партийных программ и программных заявлений.

Впрочем, в связи с этим хочется акцентировать внимание на тезис П. П. Марчени: «…Реальная успешность, или неуспешность той или иной политической силы определяется отнюдь не содержанием программных документов, отнюдь не тем, что они там для себя и о себе там написали» (с. 379).

Правда, далеко не все участники проекта солидарны с данным утверждением. В частности, А. И. Шевельков попытался проанализировать предлагаемые пути решения аграрного вопроса в программных документах политических партий на исходе предыдущего века.

На круглом столе «Российская многопартийность и российские кризисы XX-XXI вв.». были обозначены перспективы дальнейшего изучения темы. В. П. Булдаков главными проблемами истории российской многопартийности определил психологию партийных деятелей и психологию партийных масс. Любые партии, с позиции В. П. Булдакова, это, прежде всего, продукты определенной среды, а не просто политическое выражение «назревших потребностей» (с. 393). О роли количественных методов в изучении циклов истории российской многопартийности весьма эмоционально говорил В. Л. Дьячков.

В выступлении О. В. Волобуева справедливо было подчеркнуто, что многопартийность – явление, имеющее в разных странах и в разное время множество моделей. Еще дальше продвинулся в своих рассуждениях по этому поводу В. Н. Кузнецов: «Когда мы говорим «эсеры», «меньшевики» или «большевики», то нужно понимать, что в разные временные отрезки под подобными названиями выступают довольно разные явления» (с. 436–437).

Проявляя солидарность с призывом О. В. Волобуева не оперировать при научной оценке партийных систем понятиями «хорошо» или «плохо», А. В. Шубин заметил, что хороша или плоха многопартийность – это вопрос идеологии, стоящий за пределами науки. Было подчеркнуто: «Для целей одних она полезна, для других – разрушительна» (с. 403).

Невозможно более-менее подробно отразить всю палитру мнений, прозвучавших во время круглого стола. Тем не менее, выделим еще несколько тезисов, заслуживающих обсуждения в историко-научной среде.

Гордон А. В.: «Однопартийность политической власти не всегда означает диктатуру власти» (с. 419).

Булдаков В. П.: «Среди лидеров … радикальных политических партий наибольший процент составляли выходцы из среды духовенства. Это отщепецы в наиболее чистом виде, которые одну веру, что их не удовлетворила, поменяли на другую – более вдохновляющую» (с. 424).

Есикова М. М.: «На мой взгляд, отщепенчество есть нормальная позиция интеллигенции, отражающая ее суть как мыслящего сословия в обществе» (с. 429).

Хорошо, что в сборнике неоднократно напоминается значение понятия «партии» как «части общества». Вслед за С. Г. Кара-Мурзой хочется подчеркнуть, что именно в учете интересов конкретных социальных групп – сила политических партий. Дееспособные партии призваны показывать истинное лицо той или иной части общества, защищать ее интересы, а не прятаться за абстрактными заявлениями об «интересах народа».

В рецензируемый сборник вошел также отчет о международном круглом столе «Массовое сознание как фактор развития общества», проведенном на базе Московского института психоанализа в декабре 2015 г. Выделим наиболее важные из проблем, обсуждаемых в ходе данного круглого стола: Элиты и массы в контексте социальной идентичности; «Век масс» («век толп») в отечественной и мировой истории: понятие и пределы; Архаика и современность в проявлениях «масс» и «массового»; Манипуляции массами и массовым сознанием: технологии и последствия.

Во время круглого стола массы рассматривались как главный критерий и верховный судья политической борьбы. Дискуссия еще раз подтвердила: именно в ситуациях системных кризисов массовое сознание становится доминантным фактором политической истории. Как подчеркнул в своем выступлении П. П. Марченя, «массовое сознание – это тот фактор (именно фактор, а не просто фон!), который не только является объектом приложения каких-либо сил, а который сам является одним из основных субъектов современности» (с. 527). Актуально с точки зрения исторической науки, так и с политологических позиций прозвучал тезис В. П. Булдакова: «Непонимание того, чем живут, чем дышат массы, и приводит к тому, что российская власть периодически рушится» (с. 530).

Еще один круглый стол прошел в октябре 2015 г. в Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации и был посвящен Первой российской революции. В отчете о круглом столе хочется выделить выступление И. И. Глебовой, обратившей внимание на природу «забывания» революции 1905–1907 гг. По мнению И. И. Глебовой, она кроется не столько в «неинтересности» революционной тематики для современного общества, сколько в советском понимании этой революции. Научной и особенно педагогической общественности стоит прислушаться к утверждению, что «в 1905 г. случилась первая действительно народная революция в нашей истории» (с. 625). Охват ей всех классов и слоев населения – главный аргумент в пользу данного тезиса. Важно также понимание революции 1905–1907 гг. как долгожданного события (в отличие от 1917 г.). Успех революции И. И. Глебова видит, прежде всего, в том, что власть и общество не уничтожили друг друга и не взорвали народ, а договорились о приемлемой политической реформе и совершенствовании социального устройства.

В сборнике также помещены отчеты о международных круглых столах «Россия и постсоветское пространство: проблемы и перспективы», посвященных междисциплинарному научному анализу различных аспектов современной геополитической ситуации на постсоветском пространстве. Представляет также интерес отчеты о круглых столах «Общественное сознание и отечественная философская традиция в контексте проблем духовного суверенитета России», «Кризис как фактор социального развития: история и современность». «Цивилизационный суверенитет России: проблемы и перспективы».

Важной составляющей научного поиска являются дискуссии по актуальным вопросам познания исторического прошлого. Отрадно, что в непростое для всего научного сообщества время (в том числе усилиями энтузиастов в лице П. П. Марчени и С. Ю. Разина) у исследователей отечественной истории XX в. такая возможность есть. Специалистам еще предстоит проанализировать и осмыслить содержание материалов этого объемного издания, но уже сейчас очевидно, что представленный труд станет заметной вехой в современной историографии.

Вернуться в номер