Повседневная жизнь русского духовенства конца XIX – начала XX вв. в повести Д.Г. Булгаковского «В стороне от жизни»¹

Писатель и просветитель Д.Г. Булгаковский (1843 – после 1918), более тридцати лет прослуживший священнослужителем и не понаслышке знавший о повседневной жизни и проблемах духовенства, опубликовал в 1909 г. повесть «В стороне от жизни», имевшую подзаголовок «Повесть из жизни современного духовенства». В ней на основе личных переживаний он представил драму священнослужителя, решившегося отказаться от сана. Д.Г. Булгаковский правдиво и подробно описал повседневную жизнь духовенства, вскрывая социальные пороки и порочные тенденции в духовной среде.

Повесть начинается с описания оживления и суматохи, царивших в Окуневе в доме полвека прослужившего приходского священника Симеона по случаю юбилея службы и приезда его зятя, нового молодого иерея Павла Воскресенского с супругой. Автор погружает читателя в атмосферу праздничного оживления: «К приезду гостей все готово. Предпраздненство началось уже с утра. Гостиная и другие комнаты заняты столами. В саду тоже стоят столы с закусками и винами» [3, с. 5]. На праздничное застолье приглашены священники из соседних приходов, «семинаристы, окончившие курс, кандидаты на священство, учителя, учительницы сельских школ, поповны» [3, с. 5]. Гостей прибыло так много, что «и в праздник храмовый их столько не съезжалось» [3, с. 5]. Д.Г. Булгаковский скупыми штрихами обрисовывает материальные дела отца Симеона, уходящего на покой и уступающего свое место зятю. «В Окуневе два больших церковных дома. Один, где сам теперь живет старик-юбиляр, собственный его, на днях он туда перебрался; другой церковный – приходом выстроен, зять его займет» [3, с. 5]. Читатель сразу понимает, что приход не бедный, повседневная жизнь его прихожан течет размеренно, благополучно и достаточно спокойно.

Повседневная жизнь духовенства особенно ярко раскрывается в разговорах, ведущихся за столом. Во многом они отражают настроения предреволюционного периода, но материальная сторона интересует беседующих больше всего: «Говорят об архиереях, ругают консисторию, вспоминают о разных следственных делах. Но больше о приходах – где, как, кому живется» [3, с. 5]. В отдельных репликах духовных лиц ярко раскрывается их характер, жизненные ориентиры и стремления. Обсуждая приходы, священники об одном из них так отзываются: «не приход, а золотое дно» [3, с. 5]. И многие рады были бы «туда попасть на третью долю тамошних доходов» [3, с. 6]. Достоинства приходов определяется для многих священников извлеченной из них выгодой. Например, в Мытнице – приходе отца Исполатова – доходы у служащих священников большие за счет местного целебного источника. В селе «Долгая Поляна» прибыль идет за счет притока богомольцев, поскольку там «икона чудотворная в лесу явилась» [3, с. 6]. Бытовая сторона жизни, обсуждаемая духовенством, перерастает в обсуждение духовных вопросов, которые оказываются неразрывно связанными с материальными. «Усердие в народе иссякает и к храму Божьему и к стародавним обычаям святым», — замечает старый священник и добавляет: «Жертвы прихожан не те уж стали» [3, с. 6]. Становится понятно, что его беспокоит нравственный упадок и неверие народа не само по себе, а потому что это влечет за собой уменьшение материальных средств, вкладываемых народом в церковь. Добросовестные священнослужители, такие, как Максим Покровский, с горечью признают, что священники его времени похожи на торгашей, они «торгуют благодатью оптом и в розницу» [3, с. 42].

Современные историки, исследующие тему повседневной жизни православных сельских священников в России второй половины XIX – начала ХХ века, подчеркивают, что качество материального обеспечения являлось одним из определяющих условий быта клириков и их пастырского служения. Т.Г. Леонтьева отмечает, что «механизм жизнеобеспечения сельских священников был весьма запутан. Прояснить его – значит приблизиться к пониманию истоков девиантного поведения весьма значительной их части» [5, с. 22]. Хозяйственный бюджет провинциальных священнослужителей был чрезвычайно низок. Постоянный поиск дополнительного заработка, безусловно, снижал служебную активность и негативно сказывался на характере взаимоотношений священников и прихожан. Уровень доходов сельских священников «зависел от размера прихода, благосостояния горожан и местных традиций. Анализ архивных материалов позволяет говорить, что у священнослужителей сложилось дифференцированное отношение к своим обязанностям, так как в своей деятельности руководствовались корыстными соображениями» [4, с. 18].

Из ведущихся за столом разговоров клириков в повести Д.Г. Булгаковского читатель не только узнает, что священники излишне озабочены материальными ценностями, если не сказать наживой, но даже доносят на своих прихожан.

Д.Г. Булгаковский не обошел молчанием и проблему винопития в духовной среде. Так, при описании застолья целый абзац построен на многократном употреблении слова «пили»: «Пили за благочинного. Пили за Исполатова. Пили за духовника. Повторяли тосты за юбиляра, потом снова за рукоположенного иерея о. Павла, и опять за благочинного, за наблюдателя церковно-приходских школ. Пили за весь причт окуневской церкви. Пили за прихожан. Тостам не было конца» [3, с. 12]. Проблема пьянства в духовной среде не выдумана автором. Об этом пороке говорили не только писатели и общественные деятели, но и сами священники. Так, современник Д.Г. Булгаковского протопресвитер Русской Православной Церкви Г.И. Щавельский писал: «Не секрет, что наше духовенство, и в особенности сельское, не было свободно от отрицательных типов: встречались в нем не только «храбрые к питью», но и спившиеся; встречались опустившиеся; встречались ставшие вместо пастырей эксплуататорами своих пасомых, вымогавшие за требы, изобретавшие новые обычаи, обряды и праздники, заискивавшие и низкопоклонные пред богатеями, грубые и небрежные в обращении с бедняками» [12, с. 214].

Писатель и священник Тверской епархии Иоанн Белюстин, в 1879-80 гг. запрещенный в священнослужении, среди причин распространенного в духовной среде порока пьянства указывал следующие: брак «не по взаимному сердечному влечению» и запрет на второй брак. Священнослужитель, по его словам, «принимается за чарку – сначала, чтобы заглушить горе, а потом чарка делается для него потребностью и обращается в страсть» [2, с. 59]. Нередко сами прихожане и народные традиции провоцировали, по мнению вятского историка А.В. Скутнева, священнослужителей на пьянство, поскольку «при обходе почти в каждом доме священнику и его спутникам подавали рюмочку» [11, с. 64]. Д.А. Беговатов также считает, что развитию алкогольной зависимости в немалой степени способствовала «традиция угощения причта спиртным после совершения треб и во время праздничных обходов прихода» [1, с. 214].

Современные исследователи полагают, что причины девиантного поведения среди приходского духовенства «следует искать в особенностях воспитания и специфике профессии. Большинство вредных привычек приобреталось будущими пастырями в стенах духовной школы» [10, с. 20], отдельные преподаватели которой «не обладали даже простейшими педагогическими навыками» [7, с. 10].

Проблемы церковно-приходской школы активно обсуждались в российском обществе в начале ХХ в. В период написания повести особенно актуален был вопрос, оставить ли церковно-приходские школы в ведении духовного ведомства или передать в ведение Министерства народного просвещения. Д.Г. Булгаковский в уста своих героев вложил многие передовые идеи своего времени. Так, иерей Покровский говорил, что эти школы давно бы следовало присоединить к земским, поскольку там все обучение сводится на часослов и псалтирь. Павел Воскресенский с ним солидарен. Для него церковно-приходские школы — «снотворные этапы, своего рода громоотводы народного самосознания на пути его развития. Они придуманы Победоносцевым в тех целях, чтобы ими заглушить зарождающееся в народе самосознание. Это кадры черносотенцев» [3, с. 86].

Многие современники Д.Г. Булгаковского были согласны с этим мнением. Член Священного синода Г.И. Щавельский, в 1906-1910 гг. исполнявший обязанности законоучителя в Смольном институте, с глубокой скорбью признавал, что духовно-учебные заведения «мало воспитывали цельного человека, хотя по своему складу и своим задачам должны были более всего воспитывать» [12, с. 272]. Сам обер-прокурор Святейшего синода К.П. Победоносцев, покровительствовавший церковно-приходским школам, незадолго до своей смерти «прямо назвал духовные семинарии домами разврата» [12, с. 251].

По мнению современных исследователей, к концу XIX в. церковно-приходская школа обрела «статус вспомогательного идеологического учреждения, выдержанного в духе общих интересов Русской православной церкви и внутренней государственной политики царского правительства» [9, с. 11], однако она на практике столкнулась с рядом проблем, социально обусловленных обстановкой в России, и не принесла ожидаемых от нее результатов.

В повести Д.Г. Булгаковского хорошо показано отношение паствы к своим пастырям. Простые верующие люди с большим уважением и теплотой относились к священникам. После первого своего богослужения в своем родном селе прихожане, окружив своего молодого батюшку, сердечно поздравляли и говорили: «Обиды от нас иметь не будешь. Поделимся последним» [3, с. 9]. В этой фразе сосредоточена вся вера русского народа в Бога и их бережное отношение к тем, через кого совершаются церковные таинства. Павел Воскресенский живо ощущает на себе народную любовь к служителям Церкви, но отчетливо осознает при этом, как сложно живется простому народу, что видно из его ответной речи благочинному во время праздничного застолья: «Я родился среди окуневцев. Они кормили, поили моего отца и мать, и я на их хлебах вырос, несмотря на то, что сами они живут впроголодь» [3, с. 10]. Он ощущает горячую признательность своим односельчанам за поддержку и благорасположение, чувствует себя связанным с ними тесными узами. Поэтому, сделавшись священником, он хочет отдать им все свои силы и энергию. «Когда мне удастся своим участием принести им хоть небольшую пользу, я сочту себя счастливейшим человеком» [3, с. 10], — говорит Павел Воскресенский.

Он не собирается бороться с «волками в овечьей шкуре» среди прихожан, о которых предупреждает священник Евгений Исполатов, поскольку не видит угрозы там, где ее видят более опытные духовные лица. «Волки в овечьей шкуре», по мнению духовных лиц, это те, кто призывает народ к борьбе со злом и учит, что «будто бы только борьбою можно завоевать земное счастье» [3, с. 11]. Отец Обноскин из села Троекурово произносит мудрые слова о них: «В минуты бед и несчастий они вливают в сердце страдальцев не успокоение и покорность промыслу Божьему, а тревогу, ропот на провидение небесное и на придержащую власть. Вместо любви к начальству, они возбуждают ненависть и непокорность. Они в самом корне подрывают христианское терпение, смирение, кротость – эти величайшие христианские добродетели, обещая блага не за гробом, а здесь на земле» [3, с. 11-12]. Это истинные слова, но они полностью противоречат той атмосфере корысти, жадности, чревоугодия, стремления к наживе, царящих среди духовных лиц, призывающих к морали и добродетели.

Павел Воскресенский видит это несоответствие христианских истин и реальности. В нем растет протест, он желает изменить жизнь, выкорчевать недостатки. Он честен, наивен, неопытен, с живым участием относится к людям. При этом он позволяет себе резкие и несоответствующие сану высказывания, касающиеся духовных вопросов, которые могли бы показаться кощунственными, если бы не его искреннее стремление принести народу пользу.

С максимализмом и идеализмом, присущими молодости, он стремится воплотить в жизнь новые социальные идеи, нацеленные на преобразование народного быта. Он понимает, что духовенство стоит «в стороне от жизни», не желает замечать реальные потребности людей, формально исполняет пастырские обязанности. «Духовенство, – говорит он священнику Евгению Исполатову, – обычно занято одной религиозно-нравственной стороною своих прихожан. Между тем люди живут далеко не одним религиозным культом. Мы видим, например, как свирепо и неистово врываются в человеческую жизнь стихийные силы природы и приносят людям разного рода бедствия» [3, с. 13-14]. Духовенство призывает, по мнению отца Павла, видеть в этих стихийных бедствиях благо, посылаемое небесным провидением, призывая иметь терпение и кротость. В то время как он сам абсолютно убежден в том, что все явления духовного и физического мира исключительно зависят от естественных причин и не подлежат ни малейшему Божественному вмешательству. Павел Воскресенский фактически нивелирует значение молитвы, когда утверждает, что молиться «о предметах, зависящих от естественных причин, не стоит, тут молитвы бесполезны» [3, с.18]. По сути, это полное отрицание роли молитвы и Божьего вмешательства в жизнь людей. Отсюда его призыв идти «рука об руку со светскими борцами, с людьми реальной работы, техники и науки» [3, с.14], отказаться от терпения и смирения, которые, по его мнению, убивают в человеке силу воли, необходимую для борьбы и изучения законов природы.

Священник, по мнению Павла Воскресенского, должен не только призывать «любить друг друга», а в первую очередь «научить, какими реальными средствами осуществить эту любовь» [3, с.15]. Но духовные лица словно бы не понимают этого. Они отгородились от жизни, говорят правильные и глубокие, но ни на кого не влияющие слова, потому что сами не руководствуются ими в своей повседневной жизни.

Не случайно изображенные в повести представители интеллигенции (агроном, доктор, сельские учителя) активно критикуют духовенство. Так агроном в своей речи вскрывает многие негативные тенденции в духовной среде и причины их существования. «Когда началось освободительное движение, — начал он, — все с напряженным вниманием наблюдали, куда пойдут духовные вожди, к кому пристанут?… Для всех приближалась весна, ключом забили всюду новые мысли, новые речи, новые слова. Все задвигались, все двинулись вперед. Только одни духовные оказались неподвижными, как будто бы очарованные темной силой» [3, с. 20]. Священники видели «творческие струи загоравшейся новой жизни», охватившей всех. Но никак не отреагировали на эти новые веяния, словно не заметив их. Агроном задается вопросом, какова же причина их духовной слепоты? Причин много, считает он, но основной можно считать то, что священников «постоянно, начиная с духовной школы, отгораживали от жизни, иезуитски внушая им, что в общественной жизни они не должны участвовать. Они верили этому и мало-помалу атрофировались» [3, с.21]. С большим осуждением агроном утверждал, что духовные лица всегда жили только архиерейскою волею и мыслями, а не своей волей. А если в ком-то пробивалось стремление к самостоятельному мышлению, то архиереи, как черные вороны, тут же набрасывались на таковых смельчаков, стремясь задушить в них всякий намек на свободомыслие. Очень жестко агроном говорил о том, что «попы ложью и обманом руководили свою паству на протяжении всей русской церковной истории, а не истиною и правдою Христовою» [3, с. 21]. Современные историки отмечают, что священники дореволюционной России действительно «были призваны выступать в роли «божественной подпорки» власти, их служение исключало любую личную инициативу и творческий порыв» [5, с. 22].

Примечательно, что с пылкой и гневной речью агронома согласны те добросердечные и искренние священники, которые любят свою паству и желают им добра. Но они не знают, как им поступить в сложившихся условиях: «стать ли на сторону правительства и защищать его интересы или слиться с народом в борьбе за человеческие права, за землю и волю народа» [3, с. 21]. Большинство, подобно отцу Исполатову, могут заметить агроному: «Вас опасно слушать, а нашему брату и тяжело. Все, что вы сказали, верно, но только не надо забывать, что обуха плетью не перешибешь» [3, с. 22]. Самые радикальные, такие, как Павел Воскресенский, снимают с себя сан.

Согласно современным исследованиям, многие молодые священники того времени были не способны адекватно реагировать на запросы обновляющегося общества в условиях модернизации России. «Не случайно из среды семинаристов выходило немало участников революционных кружков, организаций, партий» [5, с. 9]. Противоречие между евангельскими идеалами и реальной жизнью порождало глубокий кризис у многих молодых священников, которые, как и Павел Воскресенский, отказывались от священнического сана. Однако многие приспосабливались, становясь простыми требоисполнителями, не стремящимися вникнуть в нужды людей. Такие изображенные Д.Г. Булгаковским недобросовестные священники, как Дмитрий Троицкий, академист Василий, стремились сделать карьеру, получше устроиться в жизни, получить подоходнее приход, построить свою пастырскую деятельность исключительно на коммерческих интересах.

Д.Г. Булгаковский в повести предстает талантливым бытописателем, с большим вниманием и симпатией описывающим внутреннее убранство дома, подробности повседневной жизни. Так, наряду с шумной праздничной атмосферой в доме приходского священника, Д.Г. Булгаковский изображает скромную обстановку домика вдовы-дьячихи, ожидающей своего сына Павла Воскресенского. К его приезду «все прибрано, почищено. Даже полы, как стеклышко глядят; их с мылом вымыли. С утра перед образами затеплена лампадка, она как золото блестит. На самом видном месте красуется букет из поздних полевых цветов, и двор песком посыпан. Хлеб-соль на маленьком подносе, прикрытом белою салфеткой в углу под образами давно уж приготовлена была» [3, с. 8]. Внутреннее убранство дома дьячихи ничем не отличается от незатейливой обстановки сельских домов того времени.

В своей повести Д.Г. Булгаковский не обошел стороной и повседневную жизнь молодых девушек, стремящихся поскорее выйти замуж. Сестры Павла Воскресенского ждали приезда своего брата с нетерпением не потому, что чувствовали к нему особую любовь. «Девицы украдкой по ночам мечтали иногда, что их при брате-священнике скорей заметят женихи» [3, с. 8]. И, действительно, вскоре они благополучно вышли замуж: старшая Дуня – за учителя сельской школы, младшая Лиза – за дьякона. Безусловно, по расчету, поскольку женщины из духовного сословия в дореволюционной России не имели свободу выбора, они находились вне политической и общественной жизни. И даже выйти замуж поповны могли только за церковнослужителя или мелкого чиновника, поскольку браки с крестьянами считались неравными. Т.Г. Леонтьева отмечает, что «их уделом было домашнее хозяйство, основной социальной функцией – материнство. В модернизирующейся России женщины из духовного сословия являлись, пожалуй, самой дискриминированной частью женского мира» [6, с. 57]. Брак для них был основной возможностью самореализации.

В повести есть эпизод, повествующий о сбежавшей из родительского дома поповне, стремящейся поступить в театральный институт. Ее поступок одобряют лишь несколько прогрессивно настроенных человек, которые восхищаются ее желанием посвятить себя искусству, жить самостоятельно, осмысленно. Остальные находят ее поступок предосудительным, поскольку им театр представляется пустой забавой для праздных людей. Даже женщины из духовного сословия порицают беглянку за то, что она устремилась за какими-то ложными идеалами, забыв о приличиях и истинном предназначении женщины быть женой и матерью, находящей смысл жизни в деторождении, ведении домашнего хозяйства и помощи мужу в духовных трудах. Супруга священника должна была слушаться главу семьи и следовать за ним, где бы он ни находился. «Семья священника выступала своего рода микрокосмом, где вырабатывались стандарты (или стабильные образцы) взаимодействия между полами, взрослыми и детьми, «своими» и «чужими» (между семьей и родственниками, соседями и т.п.)» [8, с. 147]. Тем трагичнее представляется уход жены от Павла Воскресенского, не сумевшей понять его желание снять с себя священнический сан.

Таким образом, Д.Г. Булгаковский, описывая в повести «В стороне от жизни» повседневную жизнь духовенства начала ХХ в., затрагивает многие злободневные проблемы своего времени. Повседневная жизнь духовенства особенно ярко раскрывается в разговорах героев, в их отношении к происходящим событиям и явлениям. Писатель мастерски описывает царящие в предреволюционный период настроения, чаяния, жизненные ориентиры духовных лиц. Сквозь призму семейных отношений священника Павла Воскресенского выявляются многие социальные пороки и негативные, но ставшие привычными, явления в среде духовенства, такие как меркантильность, корысть, жадность, стремление к наживе, пьянство, чревоугодие, зависть, карьеризм, разобщенность пастырей и паствы, падение нравственности, кризис веры, формальное и недобросовестное исполнение своих обязанностей, безразличие иереев к социальным проблемам, несоответствие евангельских истин и реальности.

В повести Д.Г. Булгаковский пытается понять причины, вызвавшие появление порочных тенденций в духовной среде, а также ответить на вопрос, почему духовенство стоит «в стороне от жизни». Среди основных причин называются следующие: несамостоятельность и косность мышления, отсутствие личной инициативы, творческого порыва и собственного мнения, ложное смирение и покорность воле архиерея. Причем все это закладывалось еще в церковно-приходской школе, где преобладали зубрежка, жесткая дисциплина, строгое наказание за проступок. Не случайно герои повести Д.Г. Булгаковского негативно отзываются об обучении в церковно-приходских школах.

В повести описывается и повседневная жизнь женщин духовного сословия в самодержавной России, их зависимое положение, отсутствие возможностей полноценно развиваться в профессиональном плане, ограничение сферы своей деятельности деторождением и воспитанием детей.

---

Список литературы / References

Вернуться в номер