Osada metalurgów kultury Mogiłowej nad Wartą. Рецензия на монографию

Полное название

Рецензия на монографию: Przemysław makarowicz. Szczepidło. Osada metalurgów kultury Mogiłowej nad Wartą. Z udziałem Aldony Garbacz-Klempki, Iwony Hildebrandt-Radke, Mateusza Jaegera, Jacka Kabacińskiego, Joanny Koszałki, Jerzego J. Langera, Daniela Makowieckiego, Sławomira Pietrzaka, Łukasza Pospiesznego, Andrzeja Sikorskiego, Tomasza Stępnika, Marcina Szydłowskiego. Poznań: Archeologia Bimaris, 2016. – 554 s. Monografie. Tom 9. ISBN 978-83-946591-1-0.

Full title

Monograph review: Przemysław Makarowicz. Szczepidło. Osada metalurgów kultury Mogiłowej nad Wartą. Z udziałem aldony Garbacz-Klempki, Iwony Hildebrandt-Radke, Mateusza Jaegera, Jacka Kabacińskiego, Joanny Koszałki, Jerzego J. Langera, Daniela MAKOWIECKIEGO, Sławomira Pietrzaka, Łukasza Pospiesznego, Andrzeja Sikorskiego, Tomasza Stępnika, Marcina Szydłowskiego. Poznań: Archeologia bimaris, 2016. – 554 S. Monografie. Tom 9.

О публикации

Авторы:
УДК 903.4|637.7|(438)
DOI —
16 июня года в
170

В 2008-2009 гг. в рамках международного научного сотрудничества под эгидой организации «Polska – Wschod» (вице-президент пан Здзислав Яцашек) и Конинского окружного музея (магистр археологии пан Кшыштоф Горчыца) группа студентов Брянского государственного университета им. академика И. Г. Петровского под моим руководством приняла участие в археологических раскопках поселения позднего бронзового века Щепидло 17 (гмина Кржимов Конинского повята Великопольского воеводства, Польша) [9]. Экспедицию возглавлял профессор института доистории Познаньского университета Адама Мицкевича, доктор наук пан Пшемыслав Макарович. Отдельные результаты раскопок уникального посёлка металлургов неоднократно публиковались в статьях, в т. ч. и в России [7]

И вот, после обработки материалов, в 2016 г. в Познани увидела свет фундаментальная монография П. Макаровича «Щепидло. Поселок металлургов курганной культуры на реке Варта» (на польском языке с развернутыми английскими резюме), которую я и хочу представить русскоязычной аудитории. Благодаря живым впечатлениям о памятнике, которому посвящена монография и о процессе исследований, мне легче делать обзор этой работы.

Итак, книга посвящена результатам раскопок поселения металлургов бронзового века Щепидло 17, открытого К. Горчыца из Конинского окружного музея в процессе работ по проекту AZP (Археологическая съемка Польши) [3]. Раскопки в Щепидло проводились под руководством П. Макаровича в 1995, 1999, 2000, 2004-2009, и 2011 гг. (наиболее масштабные в 2008-2009 гг.). Монография состоит из двух частей. Первая, основная, вводит в оборот собственно результаты раскопок и анализ места поселения в бронзовом веке Польши, а меньшая вторая (приложения), написана группой специалистов и содержит результаты разнообразных экспертиз. Составителем второй части выступил автор монографии.

Во введении освещена история и методика исследований памятника и его геолого-геоморфологическое положение в долине р. Варта (песчаная дюна на средней террасе Варты, соответствующей по отечественной терминологии первой надпойменной).

Первая глава, посвященная источниковой базе, детально представляет результаты раскопок. Вскрытая площадь культурного слоя составила 3550 кв. м. Автор справедливо отмечает сложность выделения в Щепидло культурного слоя в традиционном понимании – сформировавшегося при функционировании поселения гумусированного горизонта (с. 11). При этом на изученной площади зарегистрировано 286 углубленных объектов. Среди них большая центральная постройка, 108 хозяйственных ям неопределенного назначения, 87 погребов (ямы со слоистым и сложным заполнением), 3 сохранившихся очага, яма для мусора и 86 столбовых ям. Кроме того, отмечена прямоугольная конструкция с крупными валунами по углам. Сведения об объектах не только изложены в тексте, но и формализованы и сведены в таблицу, отражающую номер объекта и раскопа, функциональное назначение, форму и размеры, тип заполнения и найденный в заполнении материал (с.17-38). Применение формализованных сводных таблиц по такому образцу в полевых научных отчетах, сдаваемых в Отдел полевых исследований ИА РАН, существенно уменьшило бы объем ныне перегруженных информационным шлаком текстовых частей. Для многих объектов достало бы строки в таблице, фотографий и чертежа.

Следы центрального жилищно-хозяйственного сооружения представляли собой слегка вытянутый многоугольник ~ 10 х 13 м с глубиной до 1 м и входом с востока. Следы каркасно-столбовых конструкций отсутствовали, что позволяет предположить срубную конструкцию стен. С постройкой связано большинство бронзовых предметов поселения и инструменты металлургов. П. Макарович пришел к выводу, что это металлургическая бронзолитейная мастерская – первая и древнейшая из известных в Центральной Европе.

В процессе раскопок собрано 20856 фрагментов керамических сосудов (в т.ч. более 3000 в мастерской), фрагменты нескольких керамических тиглей и льячек и ткацкого грузика, 792 изделия из кремня, 1442 каменных и 140 бронзовых предметов. Среди находок 175 костей, 60 кусочков обмазки и 89 кусков шлака. Обзор каменных, кремневых, бронзовых предметов, остеологии и палеоботаники краток, что оправдано: описание вынесено в приложения.

Богатый, хотя и сильно разрушенный природными процессами и распашкой, керамический материал проанализирован автором монографии по четырем группам диагностических признаков: макро- и микроморфологии, орнаментации и технологии. За основу описания макроморфологии (общей формы сосудов) Макарович принял схему Яцека Гурски [10], разработанную для тштынецкой керамики. Это позволило выявить ряд групп и типов лепной посуды: 6 амфор (одна почти полная), 11 горшков S-видного и банковидного профиля, 4 чашки, 6 мисок (найдены за пределами объектов), 14 ваз (самая многочисленная группа), 2 кубка, фрагменты большого блюда, дуршлагов, тиглей и льячек. Миски, вазы, кубки и горшки, образуя единую группу, делятся по соотношениям диаметра венчика к высоте сосуда и диаметра венчика к диаметру тулова. Микроморфологический анализ касался таких элементов как венчик, донце, ушки, ручки, центральные ножки блюд. Менее 6% керамики Щепидло 17 имело декор. Орнамент наносился чаще всего на тулово, реже на шейку сосуда. Жители Щепидло использовали четыре способа орнаментации: прочерчивание, использование штампа, налепы и наколы. Исследователь выделил из разработанной Я. Гурски для типологии орнаментов бронзового века Польши [10] 16 типов, характерных для поселения в Щепидло, дополнив её оттисками текстиля {1}. Это следующие базовые элементы: I) горизонтальные налепы (в т.ч. с пальцевыми вдавлениями); II) получаемые тычком изнутри «жемчужины»; III) вертикальные налепы; XII) хроповатость (расчесы, огрубляющие поверхность); XIII) горизонтальные нарезки на переходе от тулова к шейке; XIV) горизонтальные нарезки, образующие меж собой выступ; XV) горизонтальные желобки (каннелюры); XVI) диагональные каннелюры; XVII) вертикальные удаленные каннелюры; XVIII) вертикальные каннелюры, плотно покрывающие поверхность; XIX) вертикальные, горизонтальные и диагональные каннелюры, образующие группы; XX) каннелюры изогнутые; XXI) вертикальные прочерченные линии; XXII) вдавления; XXVI) гофрированный край венчика; XXVIII) текстильные оттиски. Почти в 78% случаев, согласно П. Макаровичу, декор представлял собой прочерченные линии с доминированием вертикальных и наклонных каннелюр. Остальные типы занимают подчиненное положение. Что до керамических технологий, исследователь установил, что наиболее характерно для посуды Щепидло 17 тесто из глины с примесью в качестве отощителя мелкозернистого (до 1 мм) толченого камня, реже песка. Такая рецептура типична для классического тштинецкого горизонта Польской низменности.

{1} В приложениях к монографии А. Сикорски, анализировавший оттиски текстиля на керамике из Щепидло, пришел к выводу, что это всё-таки не преднамеренно нанесенный декор, а следы технологических процессов.

Во второй главе внимание сосредоточено на культурно-хронологической интерпретации исследованного посёлка древних металлургов, проведенной на базе сочетания типохронологии и радиокарбонового датирования.

Относительная хронология поселения установлена «стилистическим датированием» (с. 215) по керамическому комплексу. Автор монографии полагает, что результаты микроморфологии и технологического анализа не позволяют надёжно уточнять хронологию памятника (нам представляется, что скорее по причине слабой разработанности хронологической динамики этих признаков, а не из-за их недиагностичности, как таковой), в отличие от макроморфологии (типологии) сосудов и декора, где хронологические признаки отработаны. Хотя материал таксономически и хронологически неоднороден, а часть сильно фрагментирована (например, кружки и кувшины), что не позволяло уверенно сопоставлять их с другими комплексами, имеется представительная часть коллекции, которая может быть связана с тремя археологическими культурами: тштинецкому кругу, курганной культуре (основная часть) и предлужицким древностям. Так, представленные в Щепидло типы амфор редки на большинстве тштинецких памятников, и «только в западной Малопольше они являются постоянным компонентом комплексов, составляя в некоторых хронологических фазах до 30% всех сосудов» (c. 215). Сходна ситуация с блюдами. Надежно датированные аналогии большей части форм глиняной посуды из Щепидло, по мнению исследователя, следует искать в равнинной области меж Вислой и Одером – в тштинецко-курганной контактной зоне. Проблема в интерпретации. Что это: результат поэтапного обитания разных групп населения или следствие эволюции материальной культуры «как часть непрерывного процесса, в котором субъектом было постоянное население поселка?» (с. 227). Планистратиграфические наблюдения и знания о керамических стилях и их трансформациях во II тыс. до н.э. убеждают, что вторая интерпретация более вероятна. Стилистическая хронология керамики охватывает период 1500-1100/1050 до н.э. Бронзовые булавки и наконечники стрел из Щепидло относящиеся к основной поздней фазе его заселения, типологически датируют её 1350-1200 гг. до н.э.

В радиоуглеродных лабораториях Киева и Познани для Щепидло 17 по костям животных и обугленной древесине, взятым из разных объектов, получена представительная серия из 31 радиоуглеродной даты {2}. Методически важным представляется то, что «были приняты во внимание только те значения, которые соответствовали хронологии, определенной с помощью археологических критериев (“стилистическое датирование”)» (с. 239). Таким образом, сравнительно-типологические методы представлены приоритетными по отношению к радиокарбону. Парадокс? Отнюдь. Дело в том, что «археологическая оценка конкретных явлений почти всегда увеличивает их продолжительность… Фактически, время использования, например, мегалитических гробниц, курганов или поселений, было намного короче, чем по результатам датирования на основе типохронологии или стандартного («механического», а не критического) подхода к интерпретации калиброванных маркировок 14C» (с. 261). Грамотная калибровка и обработка с применением методов байесовской статистки полученных в лабораториях результатов позволяет уточнить периоды обитания и даже существования отдельных объектов и структур поселения в рамках, установленных хронотипологией. Даты же за её пределами используют крайне осторожно, понимая, что именно и как датирует радиоуглеродный метод. К примеру, образец древесного угля, происходящий не напрямую из остатков очага и не из сгоревшей деревянной конструкции, может удивить аномальной датой лесного пожара, случившегося за несколько столетий до создания поселения. Абсолютная хронология подтверждает, что поселение Щепидло было долговременным и имело сложную историю, состоящую из двух основных фаз, разделенных более чем вековым перерывом. Первый этап обитания (1500-1450 до н.э.) длился менее 50 лет (одно поколение?). Основной второй этап (1330-1230 гг. до н.э.) мог превышать целое столетие.


{2} С грустью напомню, что пока нет ни одной радиокарбоновой даты, например, для многочисленных памятников бронзового века среднего течения Десны. Для всей посткатакомбной общности (а это почти вся Украина и такое же пространство Подонья и нижнего Поволжья) всего 48 дат [8]. Для имеющей обширный ареал фатьяновской культуры имеется всего 14 дат [6]. Не для одного памятника, а для всей культуры! Территорий много, а наука в стране одна? Нищета отечественного некоммерческого сектора археологии (не важно, столичного или регионального)? Но экспедиция под руководством П. Макаровича тоже была некоммерческой, хотя и получала поддержку от местной гмины, планирующей создание привлекательного для туристов скансена по результатам раскопок. Кстати, часто ли в России археологические изыскания поддерживаются местным самоуправлением? И много ли по результатам раскопок строится музеев под открытым небом? Парк «Аргамач» под Ельцом – почти уникальный пример подвижничества…

Существенным результатом представляется мне абсолютное датирование различных орнаментальных композиций, представленное не только в тексте, но и в серии наглядных графических таблиц. В итоге различные сочетания декоративных элементов на посуде начинают превращаться в способ более точной датировки древностей бронзового века. Эти результаты должны привлечь внимание археологов не только Польши, но Беларуси, Украины и России. ибо многие рассмотренные типы орнаментов распространены куда шире просторов Польской низменности и Малопольши. Так, древности тштинецкого круга занимают доминирующее положение в позднем бронзовом веке лесной и лесостепной зоны Верхнего Поднепровья и Подесенья, при этом их относительная и тем более абсолютная хронология всё еще вызывает массу вопросов и дискуссий. Согласно абсолютному датированию объектов, содержащих керамику с определенным декором, во время поздней фазы существования Щепидло 17 наблюдается локальная эволюция от орнаментов, позднетштинецкого круга и курганной культуры к предлужицкой культуре. Единство и согласованность пространственной организации поселения, однородность морфологии и стилистика керамики позволяют предположить, что внутренние изменения материальной культуры происходили в рамках одного социума, без смены населения. При этом курганная фаза в Щепидло таксономически наиболее заметна. Гипотезу эволюционной трансформации П. Макарович аргументирует и результатами сравнительного анализа материалов Щепидло 17 с материалами из других памятников Польской низменности (поселение и могильник Полесье 1 на р. Бзура в междуречье Варты и Вислы к северу от Щепидло и могильник Краков — Нова Гута 55 на западе Малопольши к югу от Щепидло). На указанных памятниках исследователями зафиксирована сходная эволюция от классической до поздней фазы тштинецкого круга с элементами курганной культуры к лужицкой культуре.

Заострю внимание на проблеме культурогенеза. Нередки построения, в которых одна археологическая культура является простым прямым продолжением другой. Например, среднеднепровская культура ранней бронзы по И. И. Артёменко превращается в сосницкую культуру поздней бронзы [2]: эволюционировала, эволюционировала, и выэволюционировала. Партеногенез. Но анализ керамического комплекса Щепидло 17, проведеный П. Макаровичем, показывает: новая культура от одного предка не появляется. На примере Щепидло видно, что лужицкая культура формируется на стыке трех культур: курганной культуры Силезии и Великопольши, тштинецкого культурного круга территории Малопольши и междуречья Вислы и Варты и предлужицкой культуры. Наверное, таков должен быть взгляд и на формирование культур других регионов, например, Верхнего Поднепровья. Та же сосницкая культура Подесенья могла явить себя миру в результате контактов среднеднепровских племён и носителей бабинской культуры многоваликовой керамики.

В третьей главе освещена пространственно-функциональная интерпретация следов поселения. Автор отмечает, что ввиду разрушенности культурного слоя (что для дюнного поселения не удивительно) и исследования лишь части памятника, она носит во многом гипотетический характер.

Пространственный анализ раскопанной части площадки выявил пять зон жизнедеятельности, в пределах которых располагалось 13 жилищно-бытовых комплексов (вовсе не обязательно все они существовали синхронно, что закономерно следует из выводов предыдущей главы). Зоны и комплексы внутри них были выделены по концентрации в первую очередь керамического материала, а затем и по группам ям, интерпретированных, как погреба. П. Макарович соотносит более компактные скопления материала и «погребов» с внутренним пространством жилищ. Установить форму этих сооружений он решается лишь в двух случаях: прямоугольное наземное сооружение «усадьбы 1» в зоне I и уже рассматривавшийся выше центральный жилищно-производственный комплекс 5 в зоне III. На мой взгляд, не столь насыщенная находками, но имеющая между тем вполне четкие очертания концентрация материала отражает прямоугольное наземное сооружение (тот же стандарт, что и в первом случае ~ 11 х 7 м) «усадьбы 3», существовавшее, вероятно, менее продолжительный период, чем «усадьба 1». Отсутствие столбовых ям и прямоугольная форма наземных сооружений, закономерно приводит исследователя к гипотезе использования срубной конструкции стен.

Мне представляется, что и углубленная в материк часть жилища-мастерской не отражает реальный контур сооружения, а была вписана в более крупную прямоугольную срубную конструкцию, вытянутую с запада на восток. Об этом свидетельствует и форма зоны концентрации керамического материала в культурном слое. Вспомним, как менялись представления о жилищах средневековой роменской культуры: от закрепившихся в учебниках убогих низеньких полуземлянок до просторных двухэтжных жилищ с углубленной внутренней частью, окруженной высоким наземным срубом [4, с. 90-101]. Возможно, сходный путь предстоит проделать и реконструкциям углубленных сооружений более ранних эпох. Чтобы не заставлять обитателей Щепидло городить цех размером 22 х 8 м, можно предложить более реалистичный и технически простой вариант с двумя наземными срубами с востока и с запада, между которыми над собственно котлованом мастерской лежало перекрытие от непогоды оставлявшее доступ свежему воздуху. П. Макарович еще в первой главе указал, что собственно литейная мастерская могла иметь невысокие стены и быть открытой или полуоткрытой, чтобы естественным образом проветриваться от жара, вредных испарений и продуктов горения (с. 38).

Существенной проблемой является почти полное отсутствие следов отопительных и кухонных очажных сооружений, без которых жилые объекты существовать не могли. Автор монографии полагает, что отдельные ямы могли функционально быть нераспознанными археологическими методами очагами (с. 273). Действительно, в условиях дюны тонкому слою прокала на месте очага сохраниться было непросто, особенно при регулярной чистке очажной зоны от золы и мусора. Не обязательно пытаться связывать предполагаемые очаги и только с углубленными объектами: очаг мог быть и на горизонте и, в таком случае, имел минимум шансов сохраниться. Мой опыт работы слоях эпохи бронзы позволяет говорить, что очажные конструкции хорошо сохраняются только в суглинистых и тяжелых супесчаных грунтах. Пан Пшемыслав предлагает «запасной вариант»: использование переносных жаровен, но эта гипотеза избыточна, тем более, что каких-либо следов таких жаровен не зафиксировано.

Экстраполируя данные раскопанного участка на всё поселение, автор монографии предполагает, что в период максимального развития (XIV–XII вв. до н.э.) одновременно могло функционировать даже более десяти усадеб. Допустив, что в одной усадьбе обитала нуклеарная семья, он оценил максимальное население деревни в 50-70 человек. Эти люди занимались не только металлургией, но и обеспечением древесиной (топливом, строительным материалом), кремнем и другими породами камня, изготовлением посуды, одежды, земледелием, животноводством. Однако, центральное место занимало производство бронзовых изделий, что подтверждает набор археологических маркеров производственного цикла в мастерской: бронзовые брызги, слитки, полуфабрикаты, готовые изделия (в основном – брак), шлак, фрагменты тиглей, льячки со следами использования, каменные инструменты для полировки. Производство было ориентировано не только на внутреннее потребление, но и на внешние связи. Появление развитой местной металлургии, стилистика изделий, их химический состав, а косвенно и стилистика керамического комплекса предполагают связи с лежащими к югу регионами и получение образцов изделий курганной культуры из Силезии. Таким образом, – подчеркивает П. Макарович, – металлургическая мастерская в Щепидло – уникальный объект бронзового века Центральной Европы.

Безусловное достоинство работы – обширный альбом иллюстраций, в который включены практически все найденные при раскопках в Щепидло 17 информативные фрагменты керамики и реконструированные полные формы – всего 1430 предметов. Нередко археологи, вводя в оборот исследованные ими памятники, ограничиваются публикацией нескольких «типичных» образцов керамики – это ведь массовый материал. Однако в «массовом материале» при грамотном методологическом подходе работает каждый диагностичный фрагмент, что П. Макарович продемонстрировал как при датировке памятника и этапов его жизни, так и при изучении эволюции керамического комплекса.

Нельзя не уделить внимания второй части книги: приложений, в которых специалисты детально освещают различные группы источников и природные и производственные процессы на исследованном профессором Макаровичем поселении древних металлургов.

Серия публикаций посвящена производственно-бытовой деятельности в Щепидло 17. О границах и объектах территории поселения по результатам магнитометрического сканирования сообщают Лукаш Поспешны и Матуеш Йегер. Единственным крупным объектом оказалась известная нам мастерская.

Альдона Гарбац-Клемпка реконструирует металлургические и литейные технологии по материалам мастерской. В производственном процессе использовались сульфидные руды и оловянистые бронзы с больщой примесью свинца, а объемы конечной продукции (бронзового литья) составляли несколько сот граммов изделий в день в теплый сезон года. В зимнее время мастерская функционировать не могла. У меня возникает резонный вопрос: а поселение металлургов в Щепидло в целом носило круглогодчный или тоже сезонный характер? Кроме металлургической бронзолитейной деятельности нет убедительных свидетельств сезонности, но необитаемость поселка в холодный период года могла бы стать одной из версий объяснения отсутствия постоянных очагов в большей части жилищ, отмеченного в первой главе.

Яцек Кабациньски описывает кремнеобработку в Щепидло. Изделия из кремня свидетельствуют о многослойности дюнного поселения и отражают этапы заселения, помимо основного горизонта, в финальном палеолите (свидерская культура), мезолите (вероятно, поздняя фаза коморницкой культуры, бореал), неолите (развитая и поздняя фазы культуры воронковидных кубков) {3}. Производство кремневых изделий основного этапа (курганная культура эпохи бронзы), ориентированное на местные источники сырья, демонстрирует генетическую связь с предшествующей унетицкой культурой ранней бронзы и обширные связи с синхронным тштинецким культурным кругом. Автор акцентирует внимание на однородной группе сердцевидных наконечников стрел с выемкой в основании. Как мне представляется, кремневый комплекс даже в позднем бронзовом веке всё еще отражает этнические характеристики мужской части населения, поскольку кремнеобработкой и изготовлением орудий, по данным этнографии, занимались мужчины, тогда как изготовление керамики до появления ремесленного керамического производства было женской гендерной ролью. Если мы наблюдаем одновременно признаки двух синхронных культур, это может быть отражением межплеменного характера населения металлургического центра. В керамике проявляется та же особенность.

{3} Мои наблюдения на раскопе свидетельствуют, что культура воронковидных кубков представлена и некоторым количеством керамического материала.

Марчин Шидловски представляет каменный инвентарь Щепидло 17. Из 1350 камней, найденных при раскопках, лишь 75 он считает имеющими следы использования или обработки. Это тёрочники (преимущественно из песчаника), шлифовальные камни (в основном из гранита и других кристаллических горных пород), шлифовальные плитки, оселки, фрагменты двух больших плит, наковальни и два пестовидных молотка из песчаника и диабаза – вероятно для обработки бронзовых изделий. Осколки свидетельствуют, что обработка местного каменного сырья, как и кремня, велась на поселении.

Славомир Петержак и Ежи Лангер провели физико-химические исследования смолистых материалов с пяти образцов керамики из Щепидло, подтвердив изготовление березового дёгтя и композитных органических красителей с минеральной добавкой на его основе, применявшихся, в том числе, для окраски керамики. Текстильные оттиски на керамике анализирует Анджей Сикорски. Это одна из самых обширных коллекций следов текстиля в бронзовом веке Польши. На внешних и внутренних частях некоторых блюд выявлены несколько групп отпечатков, каждый из которых детально описан: 11 циновок, 2 экземпляра игольного плетения, 10 оттисков «трикотажа», 25 пряденых и сетчатых изделий и имитация сетчатого изделия. Также есть 7 слабодиагностичных оттисков трикотажных и плетеных изделий. Часть изделий изготовлена из растительных волокон (в т.ч. лыко {4}). Отпечатки являются следами процесса производства (сушка, транспортировка), а не украшением посуды.

{4} Лыко заготавливают «в сок» – с мая до середины июля, и осенью до наступления холодов. Еще один штрих к определению сезонности поселения.

Часть публикаций освещает природную среду и сельское хозяйство обитателей Щепидло 17. Ивона Хильденбандт-Радке анализирует динамику географической среды в районе поселении под влиянием природных и антропогенных факторов. Дюна, на которой возник поселок, сформирована эоловыми процессами в позднем дриасе, а основное поселение возникло и функционировало в фазе суббореала с прохладным и сухим климатом. Видимо увлажнение климата и наводнения на рубеже I-II тыс. до н.э. заставили людей покинуть обжитую дюну. Дендрологический анализ 86 образцов (1125 проб) древесного угля из культурного слоя и углубленных объектов Щепидло 17 провел Томаш Стемпник. Он выявил восемь видов древесины: сосна, дуб, ясень, вяз, граб, береза, ольха, а также тополь или ива. Наиболее многочисленна сосна (в 82 из 86 образцов) затем ясень (в 22 образцах) и дуб (в 19 образцах), остальные породы представлены в следовых количествах. Обугленная древесина из погребов, хозяйственных и столбовых ям, является, вероятней всего, остатками конструкций. Так, угли сосны из столбовых ям, по мнению исследователя, являются следами столбов, основания которых для предотвращения гниения были обожжены на глубину до сантиметра. Сосна была основной лесообразующей породой.

Иоанна Кошалка представила информацию о макроостатках растений (обугленные зерна) и отпечатках зерен на керамике: в Щепидло выращивали сразу несколько злаков: ячмень, просо и две разновидности пшеницы. Замечу, что это говорит об освоении обитателями Щепидло различных ландшафтов в окрестностях поселения, поскольку ячмень и пшеница лучше возделывались на дерново-луговых почвах, а более неприхотливое просо давало хороший урожай на серых лесных и подзолистых почвах.

Даниэль Маковецкий вводит в научный оборот археозоологический материал из Щепидло. Более 87% фрагментов костей попали в разряд неопределимых. Принадлежность к зоологическим таксонам установлена лишь для 39 костей, большей частью – зубов. Основной компонент стада – крупный рогатый скот (более 50%, остатки принадлежат животным 3 лет и старше), меньше лошади, свиньи и мелких жвачных. Единичны собака, благородный олень, птицы. Исследователь констатирует сходство с другими памятниками бронзового века Польской низменности. Замечу, что сходство в существенном преобладании крупного рогатого скота в стаде, наблюдается в позднем бронзовом веке и далеко за пределами Польской низменности в Восточной Европе [1; 5]. Исследованные мной остеологические материалы с поселения металлургов срубной общности Мамыково (Самарская обл. РФ), помимо доминирования в стаде крупного рогатого скота, показали аномально высокое число телят, чего в Щепидло не отмечено. Правда, причиной отличия, может быть малочисленность материала Щепидло, не давщего полноценной картины.

Подведем итог. Фундаментальный труд Пшемыслава Макаровича и его коллег, опубликованный при финансовой поддержке Института национального наследия Польши, позволяет на новом уровне обсуждать особенности динамики культурно-исторических и природных процессов в позднем бронзовом веке Восточной и Центральной Европы. Он может служить образцом вдумчивой, качественной, всесторонней публикации результатов многолетних стационарных раскопок древнего поселения.

Список литературы:

  1. Антипина, Е. Е. (2011). Археозоологические коллекции из поселений поздней бронзы в Тульской области // Гак Е. И. Поселения эпохи бронзы на северной окраине Донской лесостепи. Москва-Тула: Государственный исторический музей, Государственный музей-заповедник «Куликово поле». С. 166-201.
  2. Артёменко, И. И. (1987). Сосницкая культура. Комаровская культура. Тшинецкая культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР / Археология СССР. М.: Наука. С. 106-116.
  3. Горчыца, К. (2012). Археологическая съемка Польши // Проблемы сохранения культурного наследия. Материалы международного семинара 8 декабря 2011 года. Брянск: МПСУ. С. 44-55.
  4. Григорьев, А. В. (2000). Северская земля в VIII – начале XI века по археологическим данным / Труды Тульской археологической экспедиции. Вып. 2. Тула: Гриф и Ko. 264 с.
  5. Журавлев, О. П. (1989). Скотоводство у населения донской лесостепной срубной культуры (по остеологическим материалам Мосоловского поселения) // Поселения срубной общности / Под ред. А. Д. Пряхина. Воронеж: ВГУ. С. 30-99.
  6. Кренке, Н. А. (2019). Радиоуглеродная хронология фатьяновской культуры // Российская археология. № 2. С. 110-116.
  7. Макарович, П. (2009). Исследования поселения могильной культуры в Щепидле над рекoй Вaртoй, стоянка 17 // Русский сборник 5. Брянск: РИО БГУ. С. 40-44.
  8. Мимоход, Р. А. (2011). Радиоуглеродная хронология блока посткатакомбных культурных образований // Краткие сообщения Института археологии РАН. Вып. 225. М. С. 28-53.
  9. Gorczyca, К., Schellner, K., Lipovczhik, N. (2019). Oboz archeologiczny 2007-2018: współpraca miedzynarodowa // Русский сборник 9. Брянск: РИО БГУ. С. 68-82.
  10. Górski, J. (2007). Chronologia kultury trzcinieckiej na lessach niecki nidziańskiej, Biblioteka Muzeum Archeologicznego w Krakowie 3. Kraków. 445 s.

References:

  1. Antipina, E. E. (2011). Arheozoologicheskie kollekcii iz poselenij pozdnej bronzy v Tul’skoj oblasti. [Archeozoological collections from the Late Bronze Age settlements in the Tula region] in Gak E. I. Poseleniya epohi bronzy na severnoj okraine Donskoj lesostepi. Moskow-Tula, Gosudarstvennyj istoricheskij muzej, Gosudarstvennyj muzej-zapovednik «Kulikovo pole». 166-201. (in Russian).
  2. Artyomenko, I. I. (1987). Sosnickaya kul’tura. Komarovskaya kul’tura. Tshineckaya kul’tura. [Sosnitskaya culture. Komarovskaya culture. Tshinetskaya culture] in Epoha bronzy lesnoj polosy SSSR. Arheologiya SSSR. Moskow, Nauka. 106-116. (in Russian).
  3. Gorchyca, K. (2012). Arheologicheskaya s»emka Pol’shi [Archaeological survey of Poland] in Problemy sohraneniya kul’turnogo naslediya. Materialy mezhdunarodnogo seminara 8 dekabrya 2011 goda. Bryansk, MPSU Publ. 44-55. (in Russian).
  4. Grigor’ev, A. V. (2000). Severskaya zemlya v VIII – nachale XI veka po arheologicheskim dannym. [Seversk land in the VIII – early XI century according to archaeological data] in Trudy Tul’skoj arheologicheskoj ekspedicii, vyp. 2. Tula, Grif i Ko Publ. (in Russian).
  5. Zhuravlev, O. P. (1989). Skotovodstvo u naseleniya donskoj lesostepnoj srubnoj kul’tury (po osteologicheskim materialam Mosolovskogo poseleniya). [Cattle breeding among the population of the Don forest-steppe logging culture (based on osteological materials from the Mosolovsky settlement)] in Poseleniya srubnoj obshchnosti. Edit. A. D. Pryahin. Voronezh, VGU Publ. 30-99. (in Russian).
  6. Krenke, N. A. (2019). Radiouglerodnaya hronologiya fat’yanovskoj kul’tury [Radiocarbon chronology of the Fatyanovo culture] in Rossijskaya arheologiya, № 2. 110-116. (in Russian).
  7. Makarovich, P. (2009). Issledovaniya poseleniya mogil’noj kul’tury v Shchepidle nad rekoj Vartoj, stoyanka 17 [Research of a burial culture settlement in Shchepidl over the river Varta, site 17] in Russkij sbornik 5. Bryansk, RIO BGU. 40-44. (in Russian).
  8. Mimohod, R. A. (2011). Radiouglerodnaya hronologiya bloka postkatakombnyh kul’turnyh obrazovanij [Radiocarbon chronology of the block of post-catacomb cultural formations] in Kratkie soobshcheniya Instituta arheologii RAN, vyp. 225. Moscow, 28-53. (in Russian).
  9. Gorczyca, K., Schellner, K., Lipovczhik, N. (2019). Oboz archeologiczny 2007-2018: współpraca miedzynarodowa [Archaeological camp 2007-2018: international cooperation] in Russkij sbornik 9. Bryansk, RIO BGU. 68-82. (in Russian).