Офицеры ударных частей русской армии во время подготовки и проведения летнего наступления 1917 г.

Ударные части, известные также как «части смерти», возникли в один из наиболее трагических моментов в истории русской армии. Они появились во время подготовки к печально известному летнему наступлению 1917 г. или «наступлению Керенского». Весной–летом 1917 г. ряд офицеров выступил с инициативой создания особых формирований, в состав которых вошли бы добровольцы из числа офицерского и рядового составов армии. Участие добровольцев-ударников в «наступлении Керенского» позволило русской армии добиться отдельных локальных успехов на фронте. В дальнейшем многие из ударников пополнили ряды Добровольческой армии. Многие из них вскоре стали «лицом» добровольческих батальонов и полков, составивших главную ударную силу белых на Юге России.

Возникновение и действия ударных частей в русской армии в 1917 г. рассматривали в своих работах такие историки, как Р. М. Абинякин [1], С. Н. Базанов [2;3], Р. Г. Гагкуев [5], И. Н. Гребенкин [7], Д. Иванов [11], А. В. Олейников [14; 15], Н. Г. Росс [29; 30], С. А. Солнцева [33].

Несмотря на внимание к теме, к настоящему времени без должного внимания осталось рассмотрение офицерского и унтер-офицерского состава ударных частей, их главной движущей силы и боевого ядра.

Прежде чем перейти к рассмотрению вопроса, кратко обрисуем последствия Февральской революции для русской армии. На момент революции в ее составе находилось около 10 млн солдат, что составляло 6% от всего населения. Из них 7 млн находились непосредственно в действующей армии [2, c. 282]. По своему социальному составу русская армия была преимущественно крестьянской. За годы войны в нее было мобилизовано 15 млн 798 тыс. человек., в том числе из деревни — 12,8 млн чел. Эта огромная крестьянская солдатская масса была быстро дестабилизирована «демократизацией» армии. Обострение противоречий между офицерским корпусом и солдатской массой привело к гибели многих офицеров и стало основой трагедии, разыгравшейся в русской армии в 1917 г. По мнению О. С. Поршневой, отношение солдат к офицерам в пореволюционный период было дифференцированным и зависело от личных качеств того или иного офицера. Солдаты были готовы полностью подчиняться офицеру, если тот проявлял отеческую заботу о них, что было свойственно для авторитарно-патриархальной системы отношений. Если офицер был прост и доступен в общении, внушал уважение своими профессиональными качествами, то это закладывало фундамент настоящего полкового братства [17, с. 217, 218, 220, 233]. Однако революционные события дестабилизировали солдатские умы, посеяв в них подозрительность и недоверие к офицерам. Уже в скором времени в распропагандированной представителями революционных партий солдатской массе подобная система взаимоотношений перестала существовать. Выдвижение идеи о создании особых ударных частей стало откликом части наиболее активного и неравнодушного к происходящим событиям офицерства на стремительный развал армии и падение ее боеспособности.

Впервые предложения о создании ударных частей были высказаны в мае 1917 г. В это время уже было известно о предстоящем наступлении, и шла активная полемика о его необходимости и возможности в новых условиях.

После совещания с главнокомандующими фронтами, 30 марта [1*] верховный главнокомандующий генерал от инфантерии М. В. Алексеев подписал директиву о предстоящем наступлении (июль 1917 г.). Осознавая состояние армии, Алексеев жаловался на падение духа войск [31, с. 66]. Ему вторил генерал от кавалерии А. А. Брусилов, указывавший, что в армии «обстановка изменилась в худшую сторону» и на своевременный приток укомплектований надежды не осталось [35, c. 342]. Большинство представителей высшего армейского командования выступали против наступления, несмотря на сложившуюся благоприятную стратегическую обстановку. Военачальники указывали на ужасное моральное состояние русской армии [6, c. 347]. Ситуацию, сложившуюся в это время в армии, емко охарактеризовал бывший начальник штаба 11-й армии Юго-Западного фронта, генерал-майор В. Б. Геруа, написавший в своих мемуарах, что «число корпусов и дивизий перестало иметь определенное значение. Играло роль число надежных, в смысле настроения, единиц, их было меньше половины [6, с. 347]. А. И. Гучков, занимавший пост военного и морского министра Временного правительства с 2 марта по 30 апреля, позднее в интервью дипломату Н. А. Базили указывал на проблемы с укомплектованием, подвозом всего необходимого на фронты [6, c. 345]. Тем не менее, занявший вместо Гучкова 30 апреля пост военного и морского министра А. Ф. Керенский настоял на наступлении, полагая, что оно «оздоровит и отрезвит солдат в тылу и на фронте» [6, c. 343].

[*1] Здесь и далее даты приведены по Юлианскому календарю (старому стилю)

В это же время на Юго-Западном фронте стали возникать группы офицеров, выступавшие за возвращение в армию дисциплины и порядка, и ведение войны до победного мира. Группа офицеров выдвинула идею формирования на фронте ударных батальонов. Среди них были подпрапорщик И. Хандобин, прапорщик Севастопольского гарнизона Аристов, подпоручик 46-го саперного батальона Данаусов, капитан 122-го пехотного Тамбовского полка М. А. Муравьев, подполковник Генерального штаба В. К. Манакин. Во главе этой группы стоял капитан М. А. Муравьев, честолюбивый офицер, с авантюрным складом характера.

Муравьев и Данаусов выпустили воззвание, в котором ратовали за необходимость создания «особых ударных формирований для подъема духа среди солдат и офицеров». В воззвании указывалось, что «особые ударные революционные батальоны» создаются с целью «поднятия наступательного революционного духа армии», волонтеры должны быть «поставлены на важнейших участках фронта» [12, c. 34].

Предложение офицеров Юго-Западного фронта нашло широкую поддержку на первом съезде делегатов фронта, проходившем в Каменце-Подольском 7-20 мая. Председателем съезда был главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилов. Это обстоятельство сыграло немалую роль в развитии «ударного» движения, так как вскоре Брусилов был назначен верховным главнокомандующим русской армии.

Деятельное участие в создании ударных частей принял помощник старшего адъютанта разведывательного управления отделения генерал-квартирмейстера штаба 8-й армии капитан М. О. Неженцев. 19 мая им был предоставлен доклад командующему 8-й армией генерал-лейтенанту Л. Г. Корнилову, в котором указывалось на необходимость создания особых ударных частей, которые могли бы служить примером для остальных и первыми идти в атаку [13, с. 38].

Неженцев никак не был связан с М. А. Муравьевым и его группой офицеров, но тем не менее, выдвинул схожую идею по формированию ударных частей. Сослуживцы характеризовали Неженцева как «яркого офицера-патриота, все силы духа и разумения своего посвятившего военному делу, которое он любил всеми силами своей души». По воспоминаниям сослуживцев, мечтой Неженцева было создание специального отряда из людей, разделяющих его взгляды, людей с «беззаветно мужественными сердцами и глубоко патриотичным чувством, как у него самого». С помощью «ударников» Неженцев рассчитывал прорвать неприятельский фронт и показать пример воинской доблести, чтобы увлечь в наступление другие участки фронта. Корнилов поддержал предложение своего подчиненного, 19 мая отдав приказ по 8-й армии, согласно которому было начато формирование «1-го ударного отряда при 8-й армии» [13, c. 41, 42].

Идеи, высказанные Неженцевым, Муравьевым и другими офицерами, сумели увлечь за собой многих других офицеров из разных родов войск. На собственном энтузиазме они стали сколачивать ударные «части смерти». Весной–летом 1917 г. ударные части стали активно формироваться как в действующей армии, так и в тылу.

Первоначально А. А. Брусилов оказал широкую поддержку пропагандистской кампании, призывая неравнодушных офицеров формировать «части смерти», называя себя «первым ударником» [3, с. 16]. У главкома армий Юго-Западного фронта были собственные представления о том, как должны комплектоваться ударные части. По его мнению, в ударники необходимо было набирать волонтеров из числа офицеров Черноморского флота и выпускников юнкерских школ. Иными словами — не жалеть для реализации поставленной цели квалифицированных военных кадров. Рядовой состав, по мнению Брусилова, мог состоять из солдат запасных частей. Военачальник отмечал, что важно не только качество вовлеченных в ударническое движение, но и их количество, и считал «полезным все, что клонится к улучшению настроения и будит лучшие чувства в тылу и на фронте в нынешний решающий час» [31, с. 66].

Подобный подход к формированию ударных частей не нашел поддержки у высшего командования. Верховный главнокомандующий М. В. Алексеев относился к идее в целом со скепсисом. Объективно оценивая ситуацию, он справедливо указывал в своих телеграммах к Брусилову на два обстоятельства. Во-первых, в случае неудачи формирования в тылу, в прифронтовой полосе и даже на фронте может собраться крайне «вредный» для армии элемент. Во-вторых, фронту требовались лучшие офицеры, и нельзя было ими жертвовать во благо подобной смелой идее. Алексеев заявлял, что Юго-Западный фронт в состоянии сколотить боеспособные ударные части из 2% отборных кадров. «Ведь два процента дадут 18 000 [ударников] подготовленных лучше, чем могут дать запасные полки, флот, тем более совсем необученные волонтеры», — писал Алексеев. Верховный главнокомандующий в своей телеграмме давал понять, что признает «формирование добровольных частей только на фронте и нигде больше» [31, c. 67].

22 мая приказом Временного правительства армии и флоту Брусилов сменил Алексеева на должности верховного главнокомандующего. Эта кадровая перестановка привела к быстрому решению вопроса об ударных частях.

Ставка утвердила создание ударных частей по образцу штурмовых частей русской армии — пехотных соединений, создававшихся для ведения наступательных операций в условиях «окопной войны». Генерал-лейтенант А. И. Деникин писал о возникновении на фронте «частей смерти»: «…При многих полках организовывались свои ударные команды, роты, батальоны. Туда уходили все, в ком сохранилась еще совесть, или те, кому опостылела безрадостная, опошленная до крайности, полная лени, сквернословия и озорства полковая жизнь»[8, c. 420]. При формировании «частей смерти» офицеры пользовались «Наставлением для ударных частей». Ранее аналогичные «наставления» принимались в частном порядке. Так, подобные документы были приняты в Особой армии 25 марта 1917 г. приказом ее командующего генерала от инфантерии П. С. Балуева и в 9-й армии Румынского фронта 6 июня приказом командарма [1*] генерал-лейтенанта Г. В. Ступина [18, лл. 28, 29, 275].

[*2]. Командующего армией (прим.).

Согласно «Наставлению», в штурмовые части набирались офицеры «крепкие, показавшие себя в боях, здоровые, выносливые» и, что немаловажно, — «преимущественно желающие». Одна из главных особенностей штурмовых частей 1917 г. заключалась в их формировании на добровольческой основе. Офицеры должны были вести упорную работу по подготовке солдат по ряду направлений. Так, в «Наставлении» говорится о том, что ударные части должны уметь вести разведку: «Во всех случаях действиям ударных отрядов будет предшествовать своя разведка. Поэтому каждое учение должно начинаться с разведки в обстановке данного частного случая»; «Обстановка же боя в лабиринте неприятельских траншей и проволоки потребует широкой самодеятельности от всех чинов ударной части и частного почина в развитие поставленной задачи. Поэтому при ведении занятий следует приучать людей к находчивости, вводя дополнительные летучие занятия». Офицеры-ударники должны были путем изнурительных тренировок, добиваться слаженности и энергичности действий своих подчиненных, и, что самое главное — требовать от них строжайшей дисциплины. «Строжайшая дисциплина во время занятий, самый характер обучения и внутренний порядок части должны оказывать влияние на дух этих новых отборных войск, оправдывая само их название», — указывалось в документе [18, лл. 28, 29].

Офицеры ударных частей должны были выработать в армейском коллективе «крепчайшую спайку» «развитое чувство взаимной выручки до крайних пределов, твердость характера и выносливость (физическая и моральная)», «глубокую активную личную инициативу общей задачи», «выполнение с великой энергией и изо всех сил». Штурмовые части должны были обладать такими моральными и психологическими чертами как «способность к слаженной и энергичной работе», «способность держать строжайшую дисциплину», «находчивость», «энтузиазм», «широкая самодеятельность». Все это было необходимо для нанесения по противнику внезапного, быстрого и решительного удара [18, лл. 28, 29].

Кампания по созданию добровольческих ударных частей нашла широкий отклик в офицерской среде в разных родах войск. Многие воодушевленные воззваниями офицеры объединяли вокруг себя добровольцев и присылали телеграммы в Ставку, сообщая о том, что батальон, полк, дивизион и т. д. изъявляли желание вступить в ряды «частей смерти».

Так, 24-й пехотный Симбирский полк, 22 июня прислал верховному главнокомандующему телеграмму следующего содержания: «Офицеры и солдаты объединились на почве сознания необходимости наступления для защиты свободы и великих благ завоеванных революцией». Они писали о своем «горячем желании скорее стать в ряды доблестной армии Юго-Западного фронта и на деле показать чувство беспредельной любви к свободной России, чтобы в рядах этих армий с оружием в руках, как то подобает свободному народу отстоять достоинство России». При этом они указывали: «…Наше решение вышло из наших сердец и твердо, как тверда наша сознательная дисциплина» [18, лл. 98, 142, 211]. 2-й Сибирский отдельный полевой тяжелый артиллерийский дивизион в телеграмме Брусилову в «полном составе» просил записать его в состав ударных войск [18, л. 27].

Вместе с этим распространилась практика отправлять делегации офицеров «частей смерти» в Ставку на «поклон» верховному главнокомандующему с целью предоставить коллективное постановление полкового или батальонного съезда о вступлении в ряды ударников. Например, чины 7-й конной артиллерийской батареи 14 июня предоставили Брусилову коллективное постановление, в котором торжественно заявляли о готовности военнослужащих батареи «защищать до последней капли крови молодую и свободную Россию». Они просили «послать батарею туда, где нужен будет верный дружный натиск сил революционной армии». Брусилов присвоил батарее наименование «батареи смерти» и вместе с этим наименованием — «красно-черные шевроны» [18, л. 56].

Отличительной особенностью «частей смерти» стала их революционная символика на форме — нашивки из черепов с костями на обшлагах и на кокардах, а также красно-черные шевроны. Первоначально внедрение таких отличий в форме было импровизацией офицеров на местах. Позднее она была закреплена уже формально приказами верховного главнокомандующего за № 547 от 27 июня и № 578 от 8 июля. Символика добровольцев стала своеобразным «яблоком раздора» между представителями ударных и обычных частей русской армии.

Ряд представителей офицерского корпуса разных родов войск восприняли подобную символику негативно. Показательна телеграмма старшего артиллериста В. М. Соптенова. Прочитав заметку в газете о батарее смерти, он написал телеграмму главнокомандующему армиями Северного фронта генералу от инфантерии В. Н. Клембовскому в которой заявлял, что «глубоко оскорблен за всю артиллерию фронта». «Мы все — до настоящего времени — заявляли себя и заявляем теперь, что защищали, защищаем и будем защищать свободную Россию до последней капли крови, без заявлений об этом верховному главнокомандующему, без афишировки нашития особых шевронов», — писал Клембовскому артиллерист. Он призывал «быть скромнее и деликатнее по отношению ко всей артиллерии», а тем, кто нашил шевроны частей смерти советовал их немедленно спороть [19, л. 67].

Старший унтер-офицер 8-го Туркестанского стрелкового полка Е. Л. Безсонов, записавшийся в ряды ударников, видя реакцию сослуживцев на формирование ударных частей, написал письмо в редакцию «Солдатского слова», попытавшись оправдать себя и своих единомышленников. Он писал о раздражении, с которым некоторые офицеры и солдаты встретили непонятные для них отличительные знаки: череп и кости на шевронах и кокардах. По их мнению, подобными обозначениями ударники ставят себя выше других без каких-либо оснований. «К сожалению, этот знак встречен недоброжелательно: говорят, что носящий знак только гордится им, а кто лучше пойдет вперед во время боя, это еще неизвестно», — писал Безсонов. Унтер-офицер цитировал своих однополчан: «Я, говорит, — без подписи и без этого знака лучше их еще пойду!». По мнению самого Безсонова, ношением «красно-черной ленты он показывает не свою храбрость, а свои убеждения». Смысл революционных цветов ленты ударников в его понимании был следующим: «…Красный цвет означает спасение свободы, а черный — если не быть свободной России, то лучше не быть и мне, т. е. смерть». «А как защищать свободу это дело Керенского. Я подал ему свой голос, ношу наглядный знак и жду его приказаний» — замечал унтер-офицер [32].

Не менее показательно письмо офицера-ударника, отправленное им своей матери и опубликованное в газете «Новая жизнь». Неизвестный офицер так описывал свои мотивы вступления в батальон смерти: «Во-первых, умереть за свою страну, умереть молодым, пока все идеалы сохраняют свою силу и свежесть, а во-вторых, быть честным перед самим собой»; «c ними смешаны и другие мотивы — желание испытать новые волнующие приключения, жажда обрести новый опыт в настоящее время я осознаю и стараюсь внушить другим, что спасти нашу страну от позора и разрухи могут только закон, порядок и благоприятный исход войны» [16, с. 179-181]

Вопрос вступления в ударные части на протяжении всего 1917 г. для многих офицеров был не простым. Некоторые из них выражали свою лояльность правительству в телеграммах, но при этом не видели целесообразности вступать в «части смерти». Так, например, 8-я конно-артиллерийская батарея на общем собрании постановила, что она «и без ношения эмблем “смерти”, всегда была и будет сильна духом и как выполняла раньше свой долг так и вперед выполнит таковой перед родиной, а посему считаем запись в “батареи смерти” излишней» [18, л. 211]. Другие офицеры формально вступали в ударные части, при этом отказывались носить опознавательные знаки. Показателен пример 42-го пехотного Якутского полка, который постановил считать себя «ударной» частью «с отказом о присвоении отличительных знаков, предоставляемых ударным частям» После того, как полк блестяще проявил себя в бою, командир отправил рапорт начальству, в котором излагал свою просьбу сделать для солдат своего полка особые ленты — комбинированные, георгиевско-красные, за бой 25 июня 1917 г. [9, c. 21]. У многих офицеров-ударников вызывала вопрос целесообразность принесения так называемого «клятвенного обещания» во время вступления в ряды «частей смерти». Эта клятва нигде не регламентировалось, и была импровизацией инициаторов формирования ударных частей. Текст «клятвенного обещания» наполнен риторикой Февральской революции («личная свобода», «свобода Родины», «свободная Россия») и во многом отражал внутренние идеологические установки ударников. В этом отношении особенно характерна строка «обещания» со словами о том, что ударник должен «честью, жизнью и свободой», клясться в том, что «беспрекословно» выполнит приказ начальства «атаковать противника, когда и где ему будет приказано» [23, лл. 620-621]. Подобное внимание к исполнению приказа в документе лучше всего показывает падение дисциплины и разложение армии в 1917 г.

Несмотря на все сложности с формирование ударных частей ряду наиболее выдающихся офицеров-организаторов, горевшим желанием создать «часть смерти», удавалось сколачивать боеспособные воинские части. Характерен пример штабс-капитана 152-го пехотного Владикавказского полка В. П. Егорова, создавшего «батальон смерти» при 38-й пехотной дивизии. Благодаря широкому освещению его формирования в периодических изданиях, этот батальон стал одним из самых известных «частей смерти» на фронте [10].

Горя желанием создать ударную часть, Егоров отправил телеграмму командующему Северным фронтом генералу от кавалерии А. М. Драгомирову, в которой выдвинул инициативу создания батальона смерти при 38-й пехотной дивизии. В своей телеграмме штабс-капитан писал: «…Батальон смерти, считая главным основанием успеха организованной части железную дисциплину и ставя главным требованием, предъявляемым к поступающим добровольцам, точное исполнение существующих законоположений предназначает себя исключительно для защиты страны от внешнего врага, ни в коем случае не поднимая оружия против граждан»[18, лл. 5-6].

Егоров добился личной встречи с Драгомировым, который после общения с офицером отзывался о нем, как о «фанатически преданном военному делу и желанием принести пользу армии». В своей телеграмме верховному главнокомандующему Брусилову, он писал, что «Егоров на протяжении нескольких недель занимался личной агитационной работой, подбивая сослуживцев объединиться в “батальон смерти”, пользуясь при этом официальным воззванием» [18, лл. 5-6].

Верховный главнокомандующий поддержал инициативу штабс-капитана В. П. Егорова создать батальон смерти при 38-й пехотной дивизии и постановил присвоить «батальону смерти» особые отличия в форме, а именно: «рукава и борт рубашки обшиваются черной и белой лентой, кокарда и пуговицы в знак гражданской свободы обшиваются красной материей и на погонах цифра 38, и череп с костями»[34, c. 27].

Формирование батальона шло успешно благодаря поддержке командования и печати. Так, призыв вступить в батальон смерти при 38-й пехотной дивизии разносился по всему Северному фронту. Один из чинов 550-го пехотного Игуменского полка сообщал в письме: «Небольшая кучка героев, участников текущей войны, видящих спасение родины в разгроме германского милитаризма решила лучше умереть, чем видеть гибель ея. Инициатор этой кучки шт[штабс]-кап[итан] Егоров и несколько солдат обратилось с призывом добровольцев, которых откликнулось очень много. Решено организовать ударные дивизии, которые наносили бы германцам смертельные удары, а вместе с этим и всему милитаризму. Это в настоящую минуту могут сделать люди сильные духом и сознательно идущие на смерть за счастье свободной России» [19, л. 323]. Вступить в отряд добровольцами могли 40 солдат и 3 офицера каждого из полков дивизии. В результате, недостатка в добровольцах «батальон смерти» не испытывал: с 14 по 28 июня, ровно за две недели, для его пополнения набралось 1100 солдат и офицеров, которыми были укомплектованы четыре пехотных роты, пулеметная команда и команда связи. Качество ударников было самым высоким. Помимо добровольцев 38-й пехотной дивизии, в отряд вступали желающие из других частей 19-армейского корпуса [34, c. 27].

Во время наступления батальон смерти, заняв три линии вражеских окопов, «столкнулся с предательством 643-го пехотного Соликамского полка, малодушием 641-го пехотного Тавдинского полка». Несмотря на это, батальон смог продержаться под огнем противника 14 часов. В. П. Егоров писал в полевом журнале, что самые ощутимые потери его часть понесла именно в офицерском составе — все офицеры самоотверженно исполняли свой долг. В скором времени штабс-капитан Егоров и другие офицеры батальона были отмечены солдатскими Георгиевскими крестами за выдающееся участие в боях 10 июля под Двинском [34, c. 27].

Еще одним примером создания боеспособной ударной части стало формирование 279-го пехотного Лохвицкого полка смерти, входившего в состав 70-й пехотной дивизии. Этот полк, как и многие другие, за время войны понес большие потери кадровых офицеров. Командиру полка полковнику В. М. Кохановскому удалось собрать в полку хороший офицерский состав, который в 1917 г. долгое время смог удерживать ситуацию под контролем: на протяжении четырех месяцев (с марта по июнь) в полевых журналах полка не встречается никаких упоминаний о дисциплинарных нарушениях [26, лл. 63-64].

Офицеры полка активно участвовали в полковых собраниях. Как следствие их работы — июньское наступление было воспринято солдатами с большим энтузиазмом. Полк в полном составе принял решение о вступление в число «частей смерти» на общеполковом собрании 28 июня. Как сообщает полевой журнал полка: «…Сегодня обсуждался вопрос о выделении рот смерти… Полк на общем собрании единогласно постановил принять обязанности и название полка смерти, в чем тут же принес во главе с полковым священником клятву» [27, лл. 78-79].

За неделю до наступления командир полка отмечал в полку хорошее настроение и моральный подъем. Ситуация в других полках дивизии была противоположной. Например, командир 278-го пехотного Сурского полка в записке начальнику 70-й пехотной дивизии сообщал, что в полку имеют место «большевистские течения». А командир 277-го пехотного Переяславского полка характеризовал настроение полка как устойчивое, но без «лишнего подъема» [23, лл. 107, 110, 266].

Во время Двинской наступательной операции (8–10 июля) героические действия личного состава «полка смерти» — стали одним из наиболее ярких эпизодов наступления на Северном фронте.

Реляция о действиях полка засвидетельствовала блестящее командование полком офицерами: «…Благодаря хладнокровию и умелой переброски 3-й роты на правый фланг командиром первого батальона штабс-капитаном [А. И.] Алононкиным, которая под командованием поручика [В. П.] Быковского, несмотря на сильнейший огонь противника, ворвалась в первую линию неприятельских окопов перебив ее защитников», «подпрапорщик [М. Н.] Баковецкий держался со своей ротой на закрепленной позиции до приказания сдать позицию 15-му кавалерийскому полку», «благодаря хладнокровию и распорядительности капитана [Н. В.] Шмарова, прикрывавшего правый фланг атаки пулеметами и частью разведчиками 3-го батальона дало возможность удерживаться ротам на второй линии неприятельских окопов», «штабс-капитан [В. П.] Климов повел под сильным артиллерийским огнем и, несмотря на полученное им отравление газами от химических снарядов, довел их до высоты 79.2, указав место прорыва, вернулся обратно в штаб полка для выполнения своих прямых обязанностей полкового адъютанта».

Отмечалось, что помощник командира полка подполковник Н. В. Россинский, «несмотря на сильный артиллерийский огонь лично ходил по окопам собирал и выводил засевших в них солдат-“кромцев”, направляя их в головные батальоны». Реляция гласит: «…Весь полк работал как один человек. Все люди были на своих местах, начиная с каждого рядового и до высших начальников — все с честью исполняли свой долг. […] Полк не смотря на тяжелое положение не оставлял занятого участка и лишь только согласно приказанию высшего командного состава сдал позицию 15-му стрелковому полку» [27, лл. 247-248].

В полевом журнале впоследствии было записано: «…Полк проявил исключительную доблесть. Люди шли беспрекословно. Все были на своих местах» [27, л. 18]. Спустя несколько дней после сражения командир полка поблагодарил солдат и офицеров за проделанную работу: «Товарищи лохвичане, офицеры и солдаты! В славном, но кровавом трехдневном бою у Латвишек полк покрыл себя неувядаемой славой… Роты и команды, соперничая между собой, оказывали высокие подвиги храбрости. Офицеры и солдаты — все герои» [28, л. 57]. Некоторое время спустя многие чины «ударного полка» были награждены Георгиевскими крестами «за выдающиеся подвиги храбрости, мужества и самоотверждения в бою против неприятеля» [23, лл. 220, 230, 234-235, 242-243].

В то же самое время на Западном фронте во время наступательной операции проявил себя батальон смерти при 28-й пехотной дивизии, созданный штабс-капитаном Л. Е. Азаренко в конце июня. Он собрал под своим началом наиболее отважных офицеров и солдат, которые были готовы пожертвовать собою и умереть в бою. Согласно рапорту исполняющего должность начальника штаба 28-й пехотной дивизии подполковника Я. М. Лисового начальнику штаба 20-го армейского корпуса генерал-лейтенанту А. Я. Ельшину в период с 7 по 9 июля у деревни Кунава на Западном фронте «батальон смерти» при 28-й пехотной дивизии проявлял героическую стойкость и отвагу. Он действовал в спайке с 109-м пехотным Волжским полком и 204-м пехотным Ардагано-Михайловским полком.Несмотря на проявленную доблесть в боях батальон не сумел добиться значимого успеха, так как не был поддержан соседними частями[4, с. 34, 35, 36]. В своей реляции командующий 109-м Волжским пехотным батальоном подполковник С. И. Янчин отмечал: «Батальон смерти был почти весь уничтожен, а за сильно поредевшими цепями “волжцев” не было уже никакой поддержки — отдельные уцелевшие люди залегли у немецкой проволоки и окопались. С наступлением темноты незначительные остатки людей отошли в свои окопы…» [24, л. 5].

Формирование ударных частей русской армии в 1917 г. показывает, что сам принцип их создания приводил в них наиболее идейных бойцов-ударников. Это в полной мере касается как офицерского, так и рядового составов. Такое комплектование идейными бойцами, как правило — отличавшихся и высоким профессиональным уровнем, позволило ударным частям в ряде случаев хорошо проявить себя на фронте. Но создание ударных частей на фронте имело и «обратную сторону медали». Уход лучших офицеров и солдат в ударные части в значительной степени обескровил многие другие воинские части, лишившиеся наиболее идейных и опытных офицеров и солдат. Участие ударных частей в июньском наступлении помимо ряда выдающихся примеров героизма и самопожертвования привело к физическому истреблению многих лучших бойцов русской армии без достижения поставленной армии при наступлении цели.

Вернуться в номер