Духовная биография Николая Цертелева (1790–1869 гг.): штрихи к портрету

Николай Цертелев (1790–1869 гг.) известен как русский и украинский фольклорист, языковед, критик, литератор, общественный деятель. Именно благодаря его сборнику украинских дум «Опыт собрания старинных малороссийских песен» (1819 г.) началась история научных публикаций украинского народного эпоса. Своей деятельностью Н. Цертелев обращает на себя внимание многих знаковых личностей: Г. Державина, В. Жуковского, А. Пушкина, Т. Шевченко, Д. Трощинского, А. Бестужева, М. Максимовича, Н. Костомарова и др.

Но, не попав в фокус истории крупным планом, Н. Цертелев в гуманитаристике пока еще имеет статус «обреченного» на вспоминание, однако обогащение историографии подобными биографиями дополняет мозаичное панно культурно-общественной жизни XIX в.

Пытаясь реконструировать целостный портрет Н. Цертелева, мы обратились к такому жанру, как интеллектуальная биография, которая представляется в виде интегральной конструкции, распадающейся на систему своего рода минибиографий: чиновника, личности, гражданина, любовника, интеллектуала, научного работника, которые являются частью общей биографии и в то же время имеют свои микромиры. Задание биографа состоит в сведении частей биографии под общий знаменатель, где читатель сможет увидеть развитие автономных миров личности в их тесном взаимодействии.

Неотъемлемой составляющей интеллектуальной биографии являются ее гносеологический и онтологический аспекты, а значит, возникает необходимость говорить о духовной биографии деятеля, имманентно, незримо присутствующей во всех перечисленных ипостасях.

Под духовной биографией следует понимать реконструкцию процесса духовного становления личности с привязкой к деятельностной ее биографии. Духовная биография прежде всего связана с духовными поисками героя, его верой, «устремлением к высшему началу, нравственными взлетами и падениями, преодолением в себе зла» [7, с. 280].

Сложность создания духовной биографии состоит в том, что автор должен проникнуть во внутреннюю, сокровенную жизнь героя, исследовать тонкие движения его души, религиозные поиски и пути развития, что не всегда имеет документальное подтверждение. Соответственно, источниками духовной биографии являются в первую очередь «исповедальные» памятники литературы – автобиографии, дневники, письма, а для мыслителей и поэтов — их творчество, прозаиче­ское и поэтическое [7, с. 280-281].

На протяжении всей жизни Н. Цертелев постоянно занимает свои мысли «вечными» вопросами, на разных этапах для него важна проблема осмысления жизни. Элементы саморефлексии, самоуглубления присутствуют и в личных ис­точниках Н. Цертелева, и в его творчестве. Показательным в этом отношении яв­ляется письмо Н. Цертелева к его сыну Петру [9].

Главная идея письма — осмысление прожитого, наставление потомкам че­рез реконструкцию жизненного пути в двух разных плоскостях: литературной и служебной. Впрочем, определенный синкретизм творческо-интеллектуальной жизни с профессионально-общественной вносит коррективы в окончательный план воспоминаний:

«1. Малороссия, или воспоминания о моем детстве, образовании, родных и близких знакомых.

2. Служба в столице и провинциях, или воспоминания литературные и служебные.

3. Швейцария и Москва — воспоминания о трехлетнем пребывании за гра­ницей и возвращении в Россию» [9].

Этот фрейм-сценарий является саморефлексией собственного жизненного пути, особенно интересным и ценным для исследователя является тот факт, что рефлексивность Н. Цертелева по «направленности» является попыткой не только воспринять и осмыслить свою психику (интрапсихическая рефлексия), но и по­нять психику других людей (интерпсихическая рефлексия). Саморефлексия Н. Цертелева выступает компонентом самопознания, результат которого — пони­мание и объяснение своих мыслей и чувств, мотивов поведения, способность от­вечать на причинные вопросы касательно своего характера, мировоззрения, от­ношения к себе и другим людям и т. д. В контексте бытия это называется «узнать правду о самом себе» [6]. Структура воспоминаний Н. Цертелева демонстрирует нам многовекторное направление рефлексивности, в частности мы можем выде­лить:

— коммуникативную рефлексию, целью которой является осознание инди­видом того, как он воспринимается другими партнерами по общению;

— личностную рефлексию, дающую возможность понять собственный внутренний мир;

— интеллектуальную рефлексию, которая обеспечивает сопоставление соб­ственных действий и предметных ситуаций [6].

Кроме обоснования собственной «концепции жизни» для себя, воспоми­нания Н. Цертелева направлены и на «внешнего читателя». Князь планирует на­чать мемуары со второго раздела, считая, «что содержание его интереснее других и то, что он небольшими статьями может быть помещаем в современных журна­лах». Возможно, именно так, уже на склоне лет, Н. Цертелев пытался напомнить о себе, привлечь внимание к своей хотя и короткой, но довольно бурной литера­турно-творческой деятельности.

Однако, пытаясь понять траекторию духовных поисков Н. Цертелева, мы считаем более интересными первый и третий разделы, поскольку эта часть ме­муаров, в отличие от второго раздела, имеет менее «публичный» характер и на­полнена «домашними», личностно-интимными переживаниями. Если второй раз­дел подразумевает отображение «других» для других, то первый и третий — «се­бя» для себя и семьи. Считаем, что эта часть должна была бы стать составляющей семейной хроники, зафиксировать образ князя именно для потомков. Свои ме­муары, кроме общественно-литературного назначения, он мог мыслить и как со­ставляющую в истории духовной генеалогии, связанной с передачей культурного опыта родового самосознания, нравственных качеств.

Не имея претензий на литературное признание, все написанное Н. Цертелев планирует сберечь для своих детей: «На память тебе, братьям и сест­рам твоим я соберу, что сохранилось в моих бумагах, велю переписать и оставлю каждому из вас по рукописному экземпляру — а один, для мама, хочу переписать собственноручно». Из вышесказанного видим, что литературное наследие для самого князя приобретает статус «родовой памяти», а не профессионально­общественное значение. Особенно нежным и заботливым выглядит желание соб­ственноручно создать один экземпляр для «мама» (речь идет о второй жене князя — Цертелевой (в девичестве Чулковой) Варваре Семеновне).

Категория «семья» является одной из приоритетных в системе ценностей князя. Еще, не будучи женатым, он посвятил стихотворение любимой, предпола­гаем, что это была его будущая первая жена Анна Войнова: «Не позабудь меня, / друг милой, друг бесценный. / Будь счастлива в стране любезной мне, родной, / И вспомни иногда того, кто удаленный / Надолго от тебя, живет одной тобою» [14, л. 10].

Идеал жены для Н. Цертелева абсолютно типичен для I четверти XIX в.: семья видится ему патриархальной, глава семьи, — конечно, же муж. Впрочем, вес и влияние женщины в семье также играют существенную роль, от нее зависит «бытовая» жизнь семьи, а также уют и тепло в доме. Жена для Н. Цертелева — это, прежде всего, самый лучший и самый дорогой друг, не зря же и в поэзии, и в письмах как первую, так и вторую жену он называл «милый друг».

Для князя основа брака — это духовное единение, ответственность друг за друга. Очевидно, у Н. Цертелева и его жены были похожие взгляды на институт семьи, что и позволило семье Цертелевых существовать в едином смысловом пространстве на протяжении нескольких десятилетий. За это князь и ценил своих жен и был им очень благодарен.

Особое место в жизни Н. Цертелева занимают его дети, он был главой большого семейства — имел семеро детей. Методы и пути воспитания потомков для князя — всегда в центре внимания: «С грустью вижу, что не в силах достиг­нуть главной цели отца семейства, что мое влияние на нравственно-религиозное воспитание моих детей слишком не достаточно для того, чтобы оградить их от современной нравственной эпидемии, которая вдыхается юношеством вместе с воздухом» [8, л. 133 об. — 134].

Н. Цертелеву необходимо иметь невидимую духовную связь с детьми, он не просто отец — он близкий друг, который помогает определить правильные жизненные ориентиры для своих потомков: «Друзья мои! Дорожите добрым име­нем, как я дорожил им. Будьте искательны без низости, самолюбивы без суетного тщеславия; терпеливы, но не беспечны; снисходительны к другим и строги к са­мим себе; трудитесь, но берегите здоровье, веселитесь, но не предавайтесь сует­ности; ищите удовольствий не в предметах вас окружающих, но в глубине души вашей, не в блеске и шуме света, но в скромном кругу добрых родных и прияте­лей… Если будете в силах, помогайте бедным, прежде родным, а затем и чужим. Не ограничивайте этих пособий одними деньгами или другими вещами, но помо­гайте вашим советом, вашим искренним участием. Любите не только друг друга, но любите всех, даже врагов ваших, не думайте, что это трудно. Господь поможет вам» [13, л. 1 — 1 об.].

Особое место в жизни Н. Цертелева занимает чувство дружбы. Анализи­руя переписку князя, сразу обращаешь внимание на контраст его писем между просто знакомыми, коллегами и настоящими друзьями. К последним принадлежат письма С.А. Маслова — лучшего друга князя со студенческих времен. Это не просто письма, это скорее исповедь, философские размышления о жизни и смерти, передача своих взглядов, мечтаний, чувств, это демонстрация своего внутреннего мира, сво­его настоящего «Я». Их переписка напоминает передачу друг другу всего наиболее сокровенного, что живет в душе каждого. Так, Н. Цертелев писал другу: «В жизни моей были мрачные дни, были тяжелые часы, и в эти дни и часы чувствовал я при­сутствие Бога живого. И страшные и радостные были эти минуты, я из глубины сердца взывал: верую Господи, помоги моему неверию! и Господь помогал мне, и душа успокоилась, и тучи проходили, и вот я достиг до рубежа, отделяющего время от вечности, любовь Его не оставляла меня в этом пути и Он по беспредельному Его милосердию даровал мне тихую, спокойную, счастливую старость — да, я счастлив, как немногие (курсив мой. -М.С.)» [8, л. 133 об.].

Часто в письмах встречаем поздравления с праздниками: Новым годом, Рождеством Христовым, Пасхой. В этом нет ничего странного, ведь таковы были требования этикета того времени, это проявление вежливости. Однако в письме к С.А. Маслову чувствуется совсем иной тон: слова к другу — это не просто обыч­ное внимание, это зов сердца: «И я прошу у тебя, добрый друг, Христианин, прощения во всем, в чем я виноват пред тобою. Помолись, чтобы и Господь от­пустил мне прегрешения мои вольные и невольные. Я верую в силу теплой, жи­вой молитвы и убежден, что молитва друга, как молитва родителей, привлекает на нас благословение Божье» [8, л. 133 об.].

Поэтому и неудивительно, что своим детям князь завещает: «Дети мои! Уважайте единственного друга моего Степана Алексеевича Маслова, будьте с ним искренны и следуйте его советам. Дорожите приязнью всех, кто был благо­расположен ко мне, в особенности Ив. Кор. Третьякова, Ф.Ф. Кодинцу, Ильи Пет. Капниста, Анд. Алек. Голубинова» [13, л. 1 об.].

Послания к друзьям [12; 14] дают нам представление о меланхоличном, мечтательном и чутком человеке, к тому же вовсе неприхотливом в быту. Нельзя не упомянуть и факт ностальгии автора по прошлому. Он постоянно противопос­тавляет традиционные и новые порядки, причем совсем не понимая и не одобряя последних. Не зря, планируя писать воспоминания, он акцентирует внимание на том, что собирается описать малороссийские типы, каких сейчас уже нет, образ жизни, существовавший 70 лет назад [9, л. 2].

Из вышесказанного мы уже убедились в важности для духовной жизни Н. Цертелева такой составляющей, как религия. Он всем сердцем верит в Бога, благодарит его за прожитую жизнь, за тихую, спокойную, счастливую старость, за блага, какие у него есть, и т.п. В тяжелые минуты вера в Бога является лучом света в темноте. В своем духовном завещании Н. Цертелев обращается к детям: «Дети мои! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с вами и в сем и в будущем веке! Да сохранит вас Господь кровом своего милосердия и да обратит к истине не у дверей гроба, но в самом начале земной вашей жизни. Дети, милые, добрые дети мои! Уповайте на Бога, молитесь ему и благоговейте пред ним. Дети мои! В каком бы положении вы не были, за все благодарите Бога и верьте, что он все устраивает для блага вашего или в этой земной или в будущей небесной жиз­ни» [13, л. 1 — 1 об.].

Человек, пытающийся философски осмыслить свой «жизненный путь», рано или поздно сталкивается с проблемой «жизни и смерти». Тему смерти Н. Цертелев начинает осмысливать в довольно молодом возрасте, его поэзия на­сыщена мыслями о вечном и тленном.

В духовном завещании, написанном в 1843 г., читаем: «Прошу, приказы­ваю вам не плачьте, но молитесь о мне — и когда Господь призывает меня к себе, не ропщите и не предавайтесь отчаянью, это большой грех! Со смертью моей вы лишитесь земного отца, но есть Отец небесный, общий, и ваш и мой и каждого, благий, всемогущий, милосердный, он не оставит вас, как не оставлял меня от колыбели и до сего дня, да он не оставит вас! Я это чувствую, я уверен в этом.

Дети мои! Прошу вас еще раз, не предавайтесь горести, но ежегодно, в день моей кончины, помолясь Господу в святом храме его, об отпущении грехов моих, прочтите в тишине и спокойствии сердца, сие последнее земное мое слово, по слабости человеческой орошаемое слезами моими» [13, л. 2].

Текст завещания демонстрирует отсутствие страха у Н. Цертелева перед смертью. Он призывает отпустить его спокойно, однако желает, чтобы память о нем была «живой». Возможно, сама категория смерти еще не осмысливалась ав­тором как неминуемый конец «жизненного пути», а ее использование в поэзии или ego-источниках имело лишь переносный, символический смысл, скажем, в минуты отчаяния, грусти, скорби.

Совершенно иное представление о смерти видим в письме Н. Цертелева к С. Маслову от 8 марта 1867 г. (т.е. за два года до смерти князя): «В старости мы часто говорим о смерти, но говорим так, как будто бы она была за горами, а не за плечами у нас; произнося слова смерть, мы редко думаем о таинственном значе­нии этого слова и, что еще замечательнее, даже при желании нашем, произнося это слово, пробудить в душе те чувствования, которые, кажется, неразлучны с ним, нам не всегда удается это. Говорю по опыту. Да, по собственному опыту: ежедневно, в вечерних моих молитвах, благодаря Господа за проведенный день и думая о близком последнем моем дне, я усердно молю Его даровать мне Христи­анскую кончину в мире и покаянии, с полным сознанием, твердой верой в за­гробную жизнь, с несомненной надеждой на милосердие Творца и с живым чув­ством любви к Искупителю; но эта молитва не всегда возбуждает те чувствова­ния, которыми желал бы наполнить мою душу — и редко, редко сопровождается слезами умиления, после которых так легко, так радостно на сердце, так светло и покойно в уме! — от чего же это? От того ли, что молитва наша не всегда бывает равно пламенна, или потому, что это посылается свыше, как новая милость Бо- жия, как новое духовное благо?» [8, л. 133 об.].

Это уже не реакция на внезапно свалившуюся болезнь, это глубокие раз­думья о конце бытия, о таинстве того, что будет после земной жизни. Здесь суще­ствует некоторая дихотомия: с одной стороны, смерть для князя является неми­нуемой реальностью, а с другой, — чувствуется желание ухватиться за «жизнь», успеть прожить ее как можно полнее.

Важным компонентом гармоничной жизни Н. Цертелева выступает твор­ческий процесс. Сам князь говорит о нем так: «Я никогда не имел претензий на литературную известность, а потому не желал печать собрания моих стихов и прозы; я писал потому только, что мне хотелось писать, потому что это доставля­ло мне приятное занятие, а иногда какую-то потребность души, изложить на бу­маге то, что я думал или чувствовал» [9, л. 1].

Творчество необходимо Николаю Андреевичу для реализации собствен­ной индивидуальности, удовлетворения духовно-эстетических потребностей. Оно выступает в качестве силы, которая «трансформирует, способствует позитивной самооценке и обеспечивает самопродвижение индивида в его развитии» [4, с. 10]. Творчество для Н. Цертелева — это часть жизни, внутренне мотивированный про­цесс активного поиска потенциальных возможностей гармоничного решения объективных и субъективных противоречий, это средство в понимании практико-­духовного мира. Для князя характерным является художественно-образное ос­мысление действительности. С помощью творчества он отображает, образно мо­делирует свою жизнь, оно помогает мысленно скорректировать, дополнить, про­длить, а порой и заменить реальность.

До сих пор мы говорили о сугубо внутреннем, духовно-глубинном мире Н. Цертелева. Однако духовное развитие человека проявляется и в его культур­ной, общественно-политической деятельности. Проявление «индивидуального духа» происходит в контексте «духа времени, исторической, социокультурной специфики эпохи его жизни» [10, с. 25].

Историческое время, в котором жил Н. Цертелев, характеризуется перехо­дом от одной мировоззренческой системы к другой, эволюцией общественных и личных идеалов, что отразилось в появлении новых этических концепций [11]. Общественно-культурная ситуация I четверти ХIХ в. порождает в российском обществе проблему «разрыва поколений», которая по большому счету представ­ляла ценностный разрыв, воплощенный в противостоянии небольшой, но значи­мой группы доминирующей традиции, системе, строю [5]. В этой исторической ситуации поколение биологических одногодок уступает культурным поколениям людей разного возраста, которые, впрочем, мыслят в одной системе координат и исповедуют одни принципы.

Перед дворянином возникает проблема индивидуального выбора даль­нейшего пути развития страны. Достаточно метким представляется использова­ние такого понятия, как появление «кающегося дворянина», постепенно эта кате­гория способствует формированию интеллигента нового типа, «вскормленного» романтическим духом эпохи, однако имеющего четкие политические принципы [1]. Это та часть дворянства, которая чувствует, видит проблему царящего в об­щественной жизни кризиса, осознает и пропагандирует необходимость перехода России на обще цивилизационный путь модернизации.

На другом идейно-политическом полюсе представители той части дворян­ства, для которой нерушимым, сакральным является традиционный уклад жизни русского общества с его традициями, нравственными основами, обожанием и да­же в какой-то мере тотемизацией образа государя.

Идейно-политическая система каждого дворянина зависела как от его лич­ной морально-этической системы, так и от социально-политической и культурно­идейной ситуации в обществе. На окончательный выбор влияли и глубинные ду­ховные позывы, и прагматические, рациональные, подчас меркантильные моти­вы. Каким же был выбор дворянина Цертелева? Какими были его политические убеждения, ориентации, установки, общественная мысль?

«Любите Государя и отечество, повинуйтесь властям, строго исполняйте христианские и гражданские обязанности, и Господь благословит вас» [13, л. 1] — эта установка детям из духовного завещания князя красной нитью проходит через всю его жизнь. Н. Цертелев сознательно, искренне делает выбор в пользу «не­зыблемости» монаршего трона и политических устоев [14, л. 53]. Он всегда про­славляет Монарха, верит в его силы и молится на него. Монарх для общего блага должен иметь набор определенных качеств, и среди них правдивость, мудрость, работоспособность, милосердие, справедливость [15]. Искренняя вера в неруши­мость института монархии и господствующей системы не мешает Н. Цертелеву видеть недостатки общества:

Злу, у нас, ни меры, ни предела!

Везде, во всем корысть, коварство, ханжество

И своевластва торжество

Здесь зависть, там — невежество преграда,

Надменность, клевета, и вместе низость, лесть;

За слово правды гнев и месть,

А за ласкательство — внимание награда!

Будь честный, дельный человек,

Чернорабочим будешь век;

Будь глуп и подл, имей лишь связи,

И вытащат тебя из грязи. — Спит совесть и молчит закон!

Украдьте рубль — «Сибирь» гласят уставы,

Украдьте миллион — и будете вы правы! [14, л. 40 об.]

Н. Цертелев пытается ответить на вопрос: почему так случилось и как дальше жить? Интересно, что этот же вопрос пытались решить и дворяне — декабристы, видевшие самый главный недостаток общества в крепостном праве. Для Н. Цертелева крепостное право — это главный столп, на котором держится вся система. Проблема, по его мнению, в другом: в упадке нравственности, низ­копоклонстве перед Западом и в поведении самого дворянина, которому князь отводит исключительную роль в обществе: «Мы старшие в семье, вожатые наро­да/ Мы — стражи родины и трона» [14, л. 39 об. — 42].

Продолжая тему нравственной ситуации в России, Н. Цертелев писал С. Маслову: «К чему приведет нас рационализм, дошедший до безумия, известно одному Богу. Но может быть это начало нравственного кризиса Европы — дай Бог! Уже являются люди, публично обличающие безумие — конечно слова их еще до сих пор для большинства глас вопиющий в пустыни — но можно и должно надеяться, что семена, бросаемые ими, взойдут и принесут желаемый плод» [2, л. 134].

Духовные поиски Н. Цертелева неотделимы от исторической эпохи, вся его жизнь — это воистину философский поиск «себя», попытка понять свою роль в макромире. Первичной силой человеческой жизни и главным условием форми­рования духовной личности является вера. Каждый человек пытается найти предмет любви и посвятить ему свою жизнь. Каждому человеку свойственно тя­готение (сознательное или несознательное) к тому, чтобы найти определенный безусловный и высший жизненный смысл и «прицепиться» к нему как к главному источнику, смыслу и свету жизни. Человек верит в то, что принимает как наибо­лее существенное в своей жизни, чем он дорожит, чему служит, что составляет предмет его устремлений. Имеющий такой предмет верит в него [3, с. 49-50].

Бесспорно, Н. Цертелев имел такой предмет, в который верил, которым жил и которому отдавался сполна. Столпами его веры стали «Семья», «Религия», «Страна». Всю жизнь он пытался смоделировать идеальный образ семьи и делал все для претворения его в жизнь. Его глубинное «естество», внутренние силы на протяжении всей жизни пытались познать сущность высших, потаенных сил.

Искренняя любовь и переживания за свою страну способствовали появле­нию у Н. Цертелева собственного взгляда на историческое развитие, собственной идейной платформы, которая много в чем не только с высоты сегодняшнего дня кажется не вполне соответствующей требованиям времени, но и современниками воспринималась враждебно, без понимания. И все же он ни разу не отступил, ни разу не пошел на компромисс, пылко сражался и отстаивал свои взгляды.

Список литературы / Spisok literatury

1. Бертолисси С. Три лица русской интеллигенции: Радищев, Чаадаев, Са­харов. http://pda.coolreferat.com.
2. Бессонов П.А. Князь Николай Андреевич Цертелев (Эпизод из истории русской литературы и педагогической деятельности на протяжении полувека): Монография. РГАЛИ. Ф. 2866. Оп. 2. Д. 7.
3. Борисова Н.В. Духовная личность и смысл ее жизни // Психологические проблемы смысла жизни и акме. Электронный сборник материалов ХV симпо­зиума / Под ред. Г.А. Вайзер, Н.В. Кисельниковой. М., 2010.
4. Ильин Е. П. Психология творчества, креативности, одаренности. СПб., 2009.
5. Левада Ю. Заметки о проблеме поколений. http://www.polit.ru//wordl/2002/04/17/474862.html.
6. Леонтьев Д.А., Аверина А.Ж. Феномен рефлексии в контексте проблемы саморегуляции // Психологические исследования. 2011. № 2(16). http://psystudy.ru.
7. Павлова Т. А. Опыт духовной биографии: Джон Вулман // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 5. Специальный выпуск: Исто­рическая биография и персональная история. М., 2001.
8. Письма (2) Цертелева Н.А. Маслову С.А. // Бессонов П.А. Князь Нико­лай Андреевич Цертелев (Эпизод из истории русской литературы и педагогиче­ской деятельности на протяжении полувека): Монография. РГАЛИ. Ф. 2866. Оп. 2. Д. 7. Л. 133 об.
9. Письмо Цертелева Н.А. Цертелеву П.Н. (сыну). РГАЛИ. Ф. 2866. Оп. 2. Д. 32. Л. 2.
10. Полозова Т. А. Духовность — аттрактор акме-развития // Психологиче­ские проблемы смысла жизни и акме. Электронный сборник материалов ХV сим­позиума / Под ред. Г.А. Вайзер, Н.В. Кисельниковой. М., 2010.
11. Рыкова Е. К. Категория счастья в духовной биографии Ивана Петрови­ча Тургенева // XVIII век. Искусство жить и жизнь искусства. М., 2004. http://www.philology.ru/literature2/rykova-04.htm.
12. Цертелев Н.А. Н. Я. За-у // Благонамеренный. 1825. Ч. ХХIХ. № 1. С. 6-8.
13. Цертелев Н. А. Последнее земное слово детям моим. Духовное завеща­ние (пометка автограф). РГАЛИ. Ф. 2866. Оп. 2. Ед. хр. 27. 5 мая 1843. Л. 1-1 об.
14. Цертелев Н.А. Стихотворения. Сборник, подготовленный к печати П.А. Бессоновым. РГАЛИ. Ф. 2866. Оп. 2. Ед. хр. 20.
15. Цертелев Н.А. Утро нового года // Вестник Европы. 1828. № 7. С. 161-164.