В.И. Смирнов в Архангельске: действительность глазами этнографа

В.И. Смирнов в Архангельске: действительность глазами этнографа

V.I. Smirnov in Arkhangelsk: reality through the eyes of the ethnographer

Василий Иванович Смирнов (1882-1941) был выдающимся краеведом [1, с. 185-188]. И в этом качестве он занимался историческими, археологическими, этнографическими, даже геологическими исследованиями. В 1920-х гг. он был директором костромского музея, председателем Костромского Научного общества. В 1930 г. Смирнов был арестован, а в 1931 оказался в Архангельске на положении административно высланного. Где бы ни был Смирнов, он неустанно трудился как исследователь. Сидя в тюрьме, он каждый день писал письма жене. Эти письма в совокупности представляли собою этнографическое исследование под названием «Народ в тюрьме». И в архангельской ссылке Смирнов наряду с работой, которая давала заработок, продолжал свои этнографические наблюдения.

Будучи в Архангельске, Смирнов фиксировал бытовые черты жизни горожан. Воспринимать спокойно эту жизнь он не мог. Всё слишком близко касалось его лично, вызывая и гнев, и раздражение, и иронию. Здесь было уместнее не спокойное по тону этнографическое описание, а сатира, обличительное сочинение, наполненное сарказмом. Так, вероятно, родилась его небольшая работа — «Город Архангельск в начале 30-х годов ХХ ст. Записки иностранца» [2, с.138- 151].

При чтении работы возникает предположение, что Смирнов надеялся опубликовать это сочинение и маскировался. Он использовал особый приём: показал город глазами иностранца-датчанина, чуждого советской жизни, с удивлением воспринимающего явления, присущие жизни в СССР. В предисловии к работе он с последовательно советской точки зрения критически отзывался об авторе-иностранце, отмечая, «как много автор проглядел, не осознал настоящего пульса местной жизни». Здесь Смирнов как бы надевал вторую маску — маску сторонника власти и апологета устроенной ею жизни. В его речи с умыслом использован советский новояз: «В записках мы имеем редкий образчик суждений буржуазного западного наблюдателя. Предлагая без всяких комментариев и поправок текст, уверенные, что читатель легко сам разберётся в том, что здесь ценно и наоборот, мы не можем не отметить с горечью, что автор совершенно без надобности часто сгущает краски и сообщает иногда совершенно непроверенные и заведомо неверные сведения. Автор просто не хотел или не мог понять временно переживаемых в продовольствии затруднений.» [2, с. 138].

В середину предисловия Смирнов вставил наивную фразу как бы не слишком удачную с точки зрения по-советски мыслящего человека: «Автор, видимо, не бывал или не живал подолгу в других наших городах. Ему кажется, что он открыл ту или иную специфическую особенность, свойственную, по его мнению, лишь Архангельску. На самом деле многие из отмеченных им явлений широко бытуют по лицу СССР. Он, например, удивляется темпу строительства Архангельска» [2, с. 138]. Да не темпы строительства Смирнов считал типичными, а бездну нелепостей, искусственно созданных трудностей, бестолковщину жизни, о чём и говорило его сочинение. А автор предисловия как бы подтверждал, что не только в Архангельске, а по всей стране наблюдается одно и то же. Так Смирнов придавал своей работе обобщающий смысл; он не просто предлагал зарисовки с натуры в Архангельске, а обрисовывал всю советскую жизнь. Он, конечно, не мог показать всех её пластов, поэтому рукопись сочинения иностранца была представлена в предисловии как незаконченная — «конца рукописи до нас не дошло» [2, с. 138].

Сочинение Смирнова состоит из небольших главок: «Первые впечатления», «Архангельский пейзаж», «Памятники», «Пригороды», «Жилища и клопы», «Чем питаются и как пьют жители», «Торговля и очереди».

Вначале — общее впечатление от города: «Город почти сплошь деревянный: целые деревянные улицы — с деревянными панелями, с дощатыми или бревенчатыми мостовыми, с деревянными заборами и двориками. всюду неприбранные доски, брёвна, обрезки пиломатериалов. Мы даже не можем себе представить, как много здесь расходуется и бросается бесцельно дерева, как много его уплывает в море. Я видел, как сотни тысяч брёвен вместе со льдом, а потом и без льда плыли в океан. Архангельск спокойно созерцал это явление. И пресса по этому поводу хранила самое глубокомысленное молчание. Иногда газета вопила: «Ни одного бревна в море!», а они плыли и плыли» [2, с. 139].

Хороший строительный материал, дешевизна рабочей силы, недолговечность построек из-за частых пожаров — вот что, по наблюдениям автора, определяло быстроту обновления Архангельска. Новые дома имели однообразный облик и напоминали трактиры и постоялые дворы дореволюционной России.

Показывая облик Архангельска во второй главке, Смирнов писал: «Для пейзажа Архангельска небезынтересно отметить крупные надписи на углах проспектов и улиц, свидетельствующие также о санитарных заботах Городского Совета рабочих и красноармейских депутатов: «Воспрещается здесь сваливать навоз, мусор и грязь». На Костромском проспекте таких надписей не сделано, не возбраняется, следовательно, сваливать мусор. И проспект представляет собой сплошную свалку грязи, навоза, мусора» [2, с. 140-141].

Главным пульсом жизни в городах Европы является рынок, так как отсюда распределяются продукты питания. В Архангельске, по утверждению Смирнова, на городском базаре особая обстановка: «Поражает отсутствие овощей. В июле и даже в августе я видел буквально, не преувеличивая, лишь несколько брюквин, ни одной морковины, редьки или свёклы. Три луковицы стоят «рубель». Хлеб нарезан на «рубли» небольшими кусочками граммов по 500, по 400. Много молока, и притом прекрасного, но очень дорогого. Носят какую-то морскую рыбу в виде грязных тряпок с запахом. Сахар 20 рублей кило. Кустарные изделия вообще исчезли с рынка в связи с «раскулачиванием» и с налогами. На базаре нет даже глиняных горшков, даже деревянная ложка — дефицитный товар. Как-то непонятным становится — зачем тут болтается круглый день громадная серая толпа. Много пьяных» [2, с. 141].

Мимо базара ходили трамваи, на которых можно было проехать до центра города. Здесь находились лучшие магазины, правительственные учреждения, «Большой театр». «Небольшая деталь к постройке театра: через год после того, как отстроили театр, начали проделывать окна, которые позабыли сделать в верхнем этаже со стороны фасада» [2, с. 141]. Опять нелепость!

Смирнов коснулся судьбы одного из памятников Архангельска, воздвигнутого в честь М.В. Ломоносова. Автором его был П.И. Мартос. Памятник переместили из центра города в другое место, заменив его изображением помора с оленем. «С чужого коня среди грязи долой», — припомнилась Смирнову народная пословица в связи с этим перемещением памятника. Далее, в следующей главке, он уже более подробно остановился на состоянии памятников в городе. Домик Петра — «домик превратился буквально в отхожее место» [2, с. 142]. Кафедральный собор — сломан до основания в 1931 г. «Перед сломкой была открыта на страницах местной прессы дискуссия на тему — стоит ли сохранить памятник. В защиту его раздался лишь один робкий голос старичка-краеведа, указывавшего, между прочим, что подобный северный ренессанс можно видеть только в архитектуре Соловецкого собора. Ему резонно ответили: желающие наслаждаться ренессансом могут прогуляться на Соловки» [2, с. 143]. Двойной смысл последней фразы состоял в том, что Соловки представляли собою всесоюзную тюрьму.

Собор Михаило-Архангельского монастыря сломан в 1931 г. Успенская Боровская церковь разобрана в 1931 г. Михаило-Архангельская градская церковь — в 1931 г. Троицко-Кузнечевская церковь разбирается (1932 г.).

«Не правда ли, странный город, не оставивший ни одного из своих памятников и ничем не заменивший их, если не считать неудачного в архитектурном смысле театра», — удивлялся иностранец-датчанин со страниц сочинения Смирнова [2, с. 143]. За этими строками скрыто чувство непередаваемой горечи, которую не мог не испытывать Смирнов как краевед и музейщик, всю жизнь заботившийся о сохранении памятников истории и культуры.

Главка о пригородах Архангельска сохранилась не полностью. Смирнов рассказал в ней только об одном из пригородов — Соломбале. Ещё пять пригородов не получили освещения в его работе. Смирнов как этнограф обрисовал внешний облик Соломбалы — улицы, здания, панораму пригорода с передвигающимися людьми, с громкоговорителями на всех переулках.

В части «Чем питаются и как пьют жители» Смирнов обстоятельно описал типичные черты тех столовых Архангельска, в которых питалось большинство посетителей. Здесь этнограф как бы отступил, и на первый план как повествователь вышел саркастически настроенный современник.

«Порядок получения обеда тут оригинальный. После того, как вы получите талон на обед, предъявив в кассе свою обеденную карточку, при входе в столовую вам вручают эту самую ложку. При выходе вы должны её сдать. Такой порядок заведён потому, что ложки воруют, ложка дефицитный товар в городе, даже такая. О вилках и ножах нет и помину. В 13-й столовой питается мелкий служилый люд…, столовая отличается убийственными очередями: очередь к кассе тянется по лестнице со второго этажа на улицу. Затем становишься в очередь за местом к столу, за тобой становятся другие. Все очередные смотрят в рот обедающего — скоро ли он кончит. Каждый гражданин здесь снабжается продуктовой карточкой, по которой можно получить по норме хлеб, сахар, масло, мясо, рыбу, чай, крупу. В последнее время крупы никому не стали давать — уравняли. Низшие категории давно уже получают только хлеб» [2, с. 145-146].

При описании питания жителей Архангельска у автора вырвалась фраза: «Очень-очень много в этом сказочном городе своеобразного!»

«Коренной архангелец без тухлой рыбы жить не может. И не может он не пить. Пьют все: взрослые, юноши, дети, женщины, люди всех положений, чинов и званий. Пьют с утра, днём и ночью. Пьют безобразно, глупо, откровенно, хвастливо. Под заборами, на мостовых, на панелях на трамваях и под трамваями — всюду лежат пьяные тела. Как-то перепились все бригады лесокатов на 23 заводе. Суд объяснил это тем, будто классовый враг споил лесокатов, не гнушаясь выбором средств, сделал такую оригинальную вылазку» [2, с. 147].

Внимание Смирнова привлекла торговля в Архангельске. Она в начале 1930-х гг. переживала особую пору. Сперва под влиянием представлений о социализме как бестоварном обществе власть стала уничтожать торговые предприятия нэпманов. Но, столкнувшись с проблемами дефицита, неразвитости торговой сети, страшных очередей, власть сменила курс — начала развивать советскую торговлю. Однако поскольку товары широкого потребления производились в недостаточном количестве, их дефицит сохранялся. Это и определяло картину торговли в Архангельске, о чём писал Смирнов: «Засиженные мухами коробки и пакеты с каким-то поддельным кофе, пудра, флаконы с духами, пуговицы, пара запылённых фуражек из дешёвой материи, которые не полезут ни на одну голову. Сонная тишина: сонные мухи, скучающие служащие, вяленые одиночки-покупатели. Трудно понять, как это происходит, какой могучий инстинкт руководит людьми. Но буквально через минуту, как только появляется продовольственный товар, вроде огурцов в конце августа, или товар ширпотребления, например, чайные стаканы, магазин мгновенно осаждается, обыватель выстраивается в очередь за товаром. Последний через час, через два раскупается» [2, с. 148]. В разных магазинах одна и та же картина — «портреты вождей и очень мало товара, и везде товар почти один и тот же. Товар разнообразится лишь в зависимости от сезона: летом, например, в некоторых магазинах можно было видеть на выставке тёплые дамские галоши, валеные сапоги; зимой можно встретить на этом месте летние дамские шляпы отжившей давно моды, коньки для зимнего спорта, крючки для рыбной ловли» [2, с. 148].

В стране развивались разные формы торговли. «На моих глазах архангельская торговля пережила два крупных этапа — в неё внедрилась колхозная торговля и закрепилась так называемая авансовая», — писал Смирнов [2, с. 149]. Крестьянам было разрешено ввозить в города и продавать там продукты, в городах стали оборудовать колхозные рынки. «В очередях пошли настойчивые разговоры — вот подождите, колхозники скоро привезут масла, молока, картофеля, мяса, авось снизятся рыночные цены». На улицах были выстроены ларьки, в них вынесли из магазинов предметы ширпотреба. Домохозяйки с ночи выстроились в очереди. «Нужно сказать, что колхозники время от времени (не очень часто) привозят на базар молоко, творог, мясо, но не помногу и продают немногим дешевле спекулянтов. Всё это расхватывается на разрыв с боем в очередях. Спекулятивные цены базара отнюдь не поколеблены. Спекулянта лают в газете, ловят. Но без спекулянта Архангельск жить не может…, спекулянт его кормилец и поилец» [2, с. 149]. Другое явление в торговле — авансовая торговля. «Товары из лавок стали выдавать лишь тем, кто внёс заблаговременно деньги на приобретение магазином этого товара. Таким путём стало возможным обзавестись в августе ботинками, если вы позаботились внести деньги в январе. Авансы вносятся на неопределённый срок, неизвестно, каков будет товар…, какая будет расценка» [2, с. 149].

Необходимой деталью ко всем разновидностям торговли были очереди. «Без очереди нельзя себе представить Архангельска, как нельзя представить древних Афин без праздной толпы Акрополя» [2, с. 150]. Автор описывает очередь как особое соединение людей, своеобразную форму времяпровождения: «Только здесь можно поделиться и услыхать всякие новости, и даже такие, о которых молчит пресса, здесь процветает сравнительная свобода слова. В очередях засыпают, другие читают книжки или коротают время разговорами и перебранкой. Лишь в очередях познаётся человеческий характер, выносливость человека и его долготерпение. Очередь не только в магазинах и у магазинов, она повсюду. В очередь играют дети на детских площадках, в очереди тренируется у кино юношество, очереди в парикмахерских, в банях, в столовых, у железнодорожных и пароходных касс. Всюду жизнь!» [2, с. 150]. Автор даже назвал Архангельск городом очередей.

Работа Смирнова была и краеведческой и этнографической по своему содержанию, по описанному материалу. Вместе с тем в сознании читателя возникает некая параллель с «Историей города Глупова» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Не формулируя никаких обобщений, Смирнов обрисовал типичные черты быта в условиях советской жизни. Недаром в предисловии от лица советского чиновника он указал, что «многие из отмеченных явлений широко бытуют по лицу СССР». Работа была написана в начале 1930-х гг., и автор сохранил её, видимо, оценивая её, как и все другие свои труды, не отказываясь от сделанных в ней выводов и наблюдений, сохраняя высказанную в ней позицию по отношению ко всей советской жизни.

Список литературы / Spisok literatury

Вернуться в номер